И сколь бы сомнительной ни была порядочность неаполитанских родственников отца Генерала, было утешением сознавать, что эта их основательность на пользу Эмилио Сандосу. В конце концов Эдварду позволили въехать на дорожку, ведущую к самому большому из зданий, видимых от передних ворот, — чья лоджия была празднично украшена цветами и надувными шарами. Эмилио нигде не было видно, но вскоре от маленькой толпы отделился отец Генерал, сопровождаемый молодой светловолосой женщиной. Джулиани вскинул руку, подтверждая, что видит Бера, затем обратился к кому-то в доме.
Через несколько секунд появился Эмилио, выглядевший спокойным и усталым, — темная амальгама индейской стойкости и испанской гордости. Рядом с ним вышагивала маленькая девочка в очень помятом нарядном платье.
— Так я и знал! — сердито пробормотал Эдвард. — Это чересчур!
Подкрепив себя таким глубоким вздохом, какой только мог сделать астматик, брат Эдвард грузно выбрался из автомобиля и торопливо его обогнул, чтобы распахнуть дверцы для отца Генерала и Сандоса, пока Джулиани прощался с хозяйкой и другими гостями. Малышка сказала что-то, и Эдвард застонал, когда Эмилио опустился на колени, чтобы она могла его обнять, и сам, насколько сумел, ее обнял. Несмотря… нет, благодаря столь нежному прощанию Эдвард нисколько не удивился тихому разговору, происходившему меж двумя священниками, пока они шли к машине.
— … если еще когда-нибудь поступишь так со мной — ты, сукин сын… Черт возьми, Эд, не нависай, — рявкнул Сандос, забираясь на заднее сиденье. — Я вполне могу и сам закрыть дверцу.
— Да, святой отец. Простите, святой отец, — сказал Эдвард, попятившись, хотя на самом деле был скорее доволен.
Совсем не похоже на то, что все идет по плану, отметил он про себя.
— Господи, Винч! Дети и младенцы! — прорычал Сандос, когда они оставили позади подъездную аллею Джулиани. — Предполагалось, это пойдет мне на пользу?
— Так и было, — настаивал отец Генерал. — Эмилио, до той последней сцены ты держался отлично…
— Мало с меня кошмаров? Надо освежить память о прошлом?
— Ты сказал, что хочешь жить самостоятельно, — терпеливо заметил отец Генерал. — Подобные ситуации неизбежно возникнут. Ты должен научиться иметь дело с…
— Да кто ты такой, мать твою, чтобы говорить мне, с чем я должен иметь дело? Дьявольщина, если это начинает происходить наяву..
Эдвард глянул в зеркальце, когда голос Эмилио прервался. Поплачь, подумал Эдвард. Это лучше, чем головная боль. Ну давай — поплачь!.. Но Сандос, умолкнув, смотрел на проплывающий мимо сельский пейзаж сухими глазами — судя по всему, взбешенный.
— В мире сейчас около шести миллиардов индивидуумов моложе пятнадцати лет, — снова заговорил отец Генерал миролюбивым тоном. — Избежать их всех тебе вряд ли удастся. И если ты неспособен справиться с этим в контролируемом окружении — таком, как дом Кармеллы…
— Quoderatdemonstrandum,[6] — язвительно сказал Сандос.
— … тогда, возможно, тебе следует подумать о том, чтобы остаться с нами. Хотя бы в качестве лингвиста.
— Хитрый старый ублюдок. — Сандос засмеялся — короткий, жесткий звук. — Ты намеренно все это устроил.
— Нельзя сделаться Генералом Общества Иисуса, будучи тупым ублюдком, — мягко заметил Джулиани и продолжал с серьезным видом: — Тупые ублюдки становятся знаменитыми лингвистами и подвергаются содомии на иных планетах.
— Ты просто завидуешь. Когда ты трахался последний раз?
Повернув налево, брат Эдвард вырулил на прибрежную дорогу. Видя насквозь отчаянную браваду Эмилио, он изумлялся отношениям между этими двумя людьми. Рожденный для богатства и неоспариваемых привилегий, Винченцо Джулиани был историком и политиком с международной известностью, в семьдесят девять лет сохранявшим крепость тела и ясность рассудка. Эмилио Сандос являлся внебрачным сыном пуэрториканки, согрешившей, пока ее муж сидел в тюрьме за торговлю тем самым, что обогатило предыдущее поколение семьи Джулиани. Они встретились более шестидесяти лет назад, во время обучения на священников. И однако Сандосу сейчас было лишь сорок шесть — плюс или минус пара месяцев. Одной из многих странностей в положении Эмилио было то, что тридцать четыре года он провел, путешествуя на сверхсветовой скорости к системе Альфа Центавра и обратно. С тех пор, как Сандос покинул Землю, для него минуло лишь около шести лет — безусловно, трудных, но не сравнимых с теми, что прошли для Винча Джулиани, ныне на десятилетия превосходившего Эмилио возрастом и стоявшего на несколько ступеней выше в иерархии иезуитов.
— Эмилио, я очень хочу, чтобы ты работал с нами… — говорил Джулиани.
— Ладно. Ладно! — воскликнул Эмилио, слишком усталый, чтобы спорить. (Что явилось, подумал, щуря глаза, брат Эдвард, желаемым результатом его сегодняшней активности.) — Но на моих условиях, черт тебя подери!
— Каких?
— Полностью интегрированная система звукоанализа, имеющая выход на обработку данных. С голосовым управлением.
Эдвард бросил взгляд в зеркальце и увидел, что Джулиани согласно кивнул.
— Личный кабинет, — продолжал Эмилио. — Я теперь не могу пользоваться клавиатурой и не могу работать, когда меня подслушивают.
— А что еще? — подстегнул Джулиани.
— Сгрузите в мой компьютер все фрагменты ракхатских песен… всё, перехваченное радиотелескопами с две тысячи девятнадцатого года. Загрузите все, что передала с Ракхата группа «Стеллы Марис».
Снова — согласие.
— Помощник. Чей родной язык атапаскский или мадьярский. Или язык эускара… баскский. И бегло говорящий на латыни или на английском или на испанском — все равно.
— Еще что?
— Хочу жить отдельно. Поставьте кровать в сарае. Или в гараже. Мне без разницы. Винч, я не прошусь во внешний мир. Мне нужно место, где я смогу быть один. Ни детей, ни младенцев.
— И что еще?
— Опубликование. Всего этого… всего, что мы отсылали на Землю.
— Не языки, — сказал Джулиани. — Социология, биология — да. Языки — нет.
— А тогда какой смысл? — воскликнул Эмилио. — За каким дьяволом я занимаюсь этим делом?
Отец Генерал не смотрел на него. Озирая Кампанский архипелаг, он следил за «рыбацкими» лодками каморры, патрулирующими неаполитанскую бухту, — благодарный им за защиту от медиахищников, готовых почти на все, чтобы расспросить маленького, худого человека, сгорбившегося рядом с ним, — священника, шлюху и детоубийцу, Эмилио Сандоса.
— Думаю, ты занимаешься этим ad majorem Dei gloriam,[7] — весело сказал он. — А если прославление Господа тебя больше не вдохновляет, можешь считать, что отрабатываешь полный пансион, предоставленный Обществом Иисуса, а также круглосуточную охрану, компьютерные системы звукоанализа и помощь в твоих исследованиях. Эмилио, разработка этих скреп обошлась недешево. Только больничные счета и врачебные гонорары составили более миллиона. Это деньги, которых у нас больше нет, — орден почти банкрот. Я старался оградить тебя от проблем, но с тех пор, как вы улетели, ситуация изменилась к худшему.
— Тогда почему вы сразу не выдворили такого дорогостоящего засранца? Я говорил тебе с самого начала, Винч: от меня вам одни убытки…
— Вздор, — перебил Джулиани, и его глаза на секунду встретились в зеркальце со взглядом Эдварда Бера. — Ты — имущество, из которого я намерен извлечь выгоду.
— О, превосходно! И что ты покупаешь вместе со мной?
— Перелет до Ракхата на коммерческом судне для четырех священников, освоивших к'сан и руанджу с помощью программ Сандоса — Мендес, кои являются эксклюзивной собственностью ордена иезуитов. — Винченцо Джулиани посмотрел на Сандоса, чьи глаза были сейчас закрыты из-за яркого света. — Эмилио, ты волен уйти в любой момент. Но пока проживаешь с нами, за наш счет, под нашей защитой…