Удивленная, Джина медленно выпрямилась.
— А если тебя узнают?
— Надену темные очки, шляпу и перчатки, — сказал он.
— И плащ? — предположила она сухо. — Caro, август на дворе.
— А если вуаль? — беспечно спросил Эмилио, продолжая укладывать одежду. — Ничего кричащего — не надо вышитого шелка, унизанного золотыми монетами. Что-нибудь простое, но со вкусом. — Последовала пауза. — Возможно, серебряные монеты…
Укладывая кофточки в ее сумку, он выпалил:
— Узнают, так узнают! Разберусь.
Они слышали, как во дворе кричат и смеются две малышки. Но сам дом казался очень тихим. Джина подошла к кровати и села, наблюдая за его лицом. Эмилио опустился рядом с ней.
— Ну ладно, — признал он уже без самонадеянности, — может, это не такая хорошая идея.
— Ты должен закончить для иезуитов проект по к'сану. Они скоро улетают, — заметила она. — Может, поедем в горы в следующем году?
Опустив голову, Эмилио завесил волосами глаза и прощупал свои болевые точки, оценивая, насколько хватит его сил.
— В октябре орден собирается опубликовать научные статьи, — сказал он. — Я думал, что лучший способ действительно все прояснить — это созвать пресс-конференцию. Потратить целый день, если потребуется. Столько, сколько это займет. Покончить с этим. Ответить на каждый чертов вопрос, который мне зададут…
— А потом вернуться в свою семью.
Взяв его лицо в ладони, Джина вгляделась в темные глаза, наблюдая, как отступают сомнения и страх.
— Танцы еще в моде? — внезапно спросил Эмилио. — Я хотел бы как-нибудь пригласить тебя на танец.
— Да, caro, — заверила она. — Танцы в моде.
— Хорошо, — сказал он и наклонился, чтобы ее поцеловать, но лишь закрыл глаза и прижался к ее лбу своим.
В этот момент дверь кухни со стуком распахнулась, и по коридору к ним покатилась приливная волна шума. На пороге спальни возникла Селестина — волосы растрепаны, лицо розовое от жары.
— Мы умираем с голоду! — драматично воскликнула она и продемонстрировала это, изящно обрушившись к их ногам.
— Обрати внимание, — сказал Эмилио матери «умирающего лебедя», — она постаралась упасть на ковер в спальне, а не на кафельный пол коридора.
Не открывая глаз, Селестина хихикнула.
— Приготовьте нам макароны с сыром, — упрашивала Пиа, прыгая на месте и умоляюще стискивая руки. — Как в прошлый раз. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. И побольше молока!
Джина улыбнулась, качая головой, а две разошедшиеся малышки уже тянули Эмилио на кухню.
— Пиа, позвони маме, — услышала Джина, как он говорит своим голосом самого лучшего папы. — И спроси, можно ли тебе остаться на ужин. Селестина, а ты накрывай на стол. Побольше молока, дамы говорят! И почему нет коровы, когда она нужна…
В конце концов пришло время укладывать Селестину спать, и, когда Джина выключила свет и поправила дочке одеяло, Эмилио, расчистив себе место, уселся среди кукол и игрушечного зверья. Из пустоты он извлек серебряную коробочку, которую один из каморрских охранников купил для него в Неаполе, и поднял ее повыше, чтобы Селестина могла рассмотреть.
— Это для меня? — спросила она, не скрывая восторга.
— Для кого же еще? — откликнулся Эмилио и улыбнулся Джине, наслаждаясь ее недоумением. — Это волшебная коробка, знаешь ли, — сообщил он, сохраняя на лице серьезность, но сияя глазами, пока Селестина вглядывалась в крохотные, искусно нарисованные цветы на декорированной крышке. — Ты можешь хранить в ней слова.
Малышка посмотрела на него с изрядным скепсисом, и Эмилио улыбнулся ее поразительному сходству с матерью.
— Будь любезна, помоги открыть крышку, — попросил он.
Эмилио собирался сделать это сам, но мелкие точные движения иногда были для него мучительно трудными. «Неважно, — подумал он, — буду перестраиваться на ходу».
— Приготовься, потому что тебе нужно будет положить крышку на место очень быстро — после того как я скажу слова.
Захваченная игрой, Селестина напряглась и поднесла коробку к его губам. Глядя на Джину, он прошептал:
— Tiamo, cara, — затем крикнул: — Быстро! Закрывай!
Завизжав, Селестина поспешно захлопнула крышку.
— Фью! Чуть было не упустили. Теперь, — сказал Эмилио, забирая у нее коробку, — постучи по крышке и сосчитай до десяти.
— Зачем?
— Зачем, зачем!.. Мы мало лупим этого ребенка, — пожаловался он улыбающейся Джине. — В мое время дети делали, что им велят, не задавая вопросов.
Селестину это не убедило.
— Зачем? — настаивала она.
— Чтобы слова понимали, что им нужно оставаться внутри, — сказал Эмилио сердитым голосом: дескать, любой глупец это знает! — Делай, что тебе говорят. Стукни по крышке и сосчитай до десяти! — повторил он, протянув к ней коробку, балансируя ею на ремешке скрепы.
Она больше не замечает моего увечья, вдруг осознал Эмилио. Даже Пиа привыкла.
Удовлетворившись ответом, Селестина стукнула и сосчитала. Он вручил ей коробку.
— Теперь открой и приложи к уху.
Маленькие пальцы приоткрыли крышку, а овальное личико, отображение лица ее матери, застыло, когда она сунула коробку в светлые кудри возле золотистого ушка, усыпанного летними веснушками.
— Я ничего не слышу! — получив подтверждение своему скепсису, объявила Селестина. — Думаю, ты меня разыгрываешь.
Эмилио выглядел возмущенным.
— Попробуй еще раз, — сказал он и прибавил: — Но теперь слушай сердцем.
В магической тишине спальни маленькой девочки они, все трое, услышали его слова: «Tiamo, cara».
Прежде чем угомониться, Селестина попросила воды, напомнила матери про ночник, сообщила Эмилио, что будет держать коробку под подушкой, и еще раз попросилась в туалет, а затем попыталась затеять дискуссию о поведении монстра-под-кроватью, что могло бы задержать «Спокойной ночи!» еще на пять минут, но это не сработало.
Наконец прикрыв дверь, они оставили Селестину со «сладкими снами», и Джина перевела дух, чувствуя себя обессиленной, но счастливой.
— Ты станешь лучшим отцом в мировой истории, — со спокойной убежденностью сказала она, обняв Эмилио.
— Не сомневайся, — заверил он, но Джина ощутила неладное.
Эмилио явно не торопился в их спальню и в конце концов сказал, криво усмехаясь:
— Если б у тебя сегодня разболелась голова, это избавило бы меня от большого конфуза.
Она отступила на шаг.
— Руки?
Глядя в сторону, он слегка пожал плечами и начал было извиняться, но Джина прижала палец к его губам:
— Caro, у нас впереди целая жизнь.
И, по правде сказать, она действительно чувствовала себя неважно, поэтому, когда они направились к кухонному столу, Джина сменила тему:
— Дон Винченцо сказал, что в мае они нашли для тебя еще одного хирурга, но ты даже не стал с ним встречаться. Почему, caro!
Эмилио плюхнулся на стул — лицо каменное, дыхание неглубокое.
— Ты практически здоров. Эмилио, хирурги творят чудеса. Могут покрыть кисти искусственной кожей, переместить сухожилия, чтобы использовать неповрежденные нервы. Твои руки стали бы работать намного лучше.
— Я привык к скрепам. — Он распрямился с некоторым вызовом. — Послушай. Я достаточно натерпелся, ясно? Не хочу опять учиться с нуля пользоваться своими руками.
Именно так он ответил отцу Генералу. Джина подождала, давая ему время произнести остальное. Когда Эмилио промолчал, она ответила на это невысказанное возражение и, увидев, как его глаза скользнули в сторону, поняла, что угадала.
— Фантомная невралгия не будет усиливаться — возможно, даже станет слабее.
Эмилио откликнулся не сразу.
— Я подумаю об этом, — сказал он, моргая. — Не сейчас. Мне нужно время.
— Может, после Нового года, — мягко предложила Джина.
— Может быть, — произнес Эмилио. — Не знаю. Может быть.
Настоятельной необходимости в операции не было, Джина просто хотела видеть его здоровым, поэтому она не стала упорствовать. Когда Сандос только вернулся на Землю, у него была цинга, и соединительная ткань была слишком непрочной, чтобы допустить хирургическое вмешательство; но чем дольше он ждет, тем здоровее делается и тем быстрей будет проходить заживление. С тех пор, как ему искалечили кисти, прошло уже три года. Еще шесть месяцев роли не играют.