Дея подозревала, что гнев богини объяснялся не только лишь тем, что ей была неугодна такая любовь. Ходили слухи, что сиды и не таких чудовищ приводили в свою постель. Однако Ястреб расчистил для племени Туата Де Дананн земли у северных берегов, и земли эти хотел получить Великий Друид.
Дея была более чем уверена, что не богиня отдала приказ окропить кровью Ястребов корни священного дуба, а «тот», невидимой тенью всегда стоявший у неё за плечом. Все до одного взрослые Ястребы были выстроены у великого древа на рассвете, и жизнь двадцати сидов оборвалась единым взмахом двадцати серпов.
Слышала Дея и о том, что один из Ястребов был спасён — подарить ему жизнь повелел сам Великий Друид. Но сам род его был проклят, и отныне последний из Ястребов не мог называть себя сидом, а вместо четырёх великих родов вокруг трона Дану под священным древом осталось три.
— Говорят, — шепнул воспитанник, ответивший Дее на мучавший её вопрос, — этот Ястреб и сам наполовину фомор, как и его мать.
— Она не была ему матерью, — машинально ответила Дея, которая знала родословную всех четырёх великих домов очень хорошо.
Мальчишка, сидевший на соседней подстилке напротив неё, посмотрел на Дею изумлённо.
— Ты что, хочешь его защитить?
Дея повела плечом.
— Да он выходец из подземного мира! Это знают все!
— Видели, как выходил?
Мальчишка хлопнул глазами и замолк.
— Я хочу на него посмотреть, — сказала Дея, поднимаясь на ноги.
— Прямо сейчас? — её сосед бросил быстрый взгляд за окно. Отбой уже прозвучал, и солнце давно опустилось за горизонт.
Дея задумчиво проследила за его взглядом.
— Нет, — признала она. — Подожду до утра. Покажешь мне его — и бочонок с мёдом твой.
Еду Дее всё–таки прислали, и она пользовалась этим, как только могла.
С самого утра Дее было неспокойно — она чувствовала такое волнение, как будто её собирались представить самой богине.
Поднявшись раньше всех, она долго полоскалась над ручьём и разглядывала, хорошо ли лежат пряди её платиновых волос.
Дея вообще была хороша. Как и все сиды, она обладала точёным лицом и стройным телом, гибким, как молодая ива. Впрочем, особо она внимания на свою внешность не обращала — та казалась Дее естественной, как и всё, что окружало её с детства.
Сейчас же она радовалась ей как никогда.
Остальных воспитанников Дея нагнала за завтраком и, отыскав Лугуса, которому накануне обещала мёд, потребовала сдержать данное слово.
Лугус почему–то не хотел идти до конца — хотя Дея впервые видела, чтобы страх перед чем–либо перевешивал для него стоимость хорошей еды.
— Пошли, — сказал наконец он, когда завтрак уже подходил к концу и, выведя Дею из столовой, повёл вдоль реки, а затем остановился, укрывшись в тени молодого дуба.
— Вот, — прошептал он. — Смотри.
На берегу реки, кидая маленькие камешки в прозрачную воду, сидел юноша с длинными волосами цвета спелого каштана. Кудри его слегка колыхались на ветру, скрывая от Деи лицо, но в стройной фигуре абсолютно точно не было ничего, что заставило бы бояться или позволило распознать родство с фомором.
— Да что в нём такого? — спросила Дея так же шепотом.
— Ты что, не понимаешь? — спросил Лугус. — Он — убил Элбона. Говорят, что он станет одним из семи.
— Убил? — переспросила Дея. Видимо, слишком громко, потому что сидевший на берегу резко обернулся, и глаза его, малахитовые, с прожилками цвета яшмы, впились Дее в лицо.
— Бежим! — выдохнул Лугус, но Дея бежать не могла. Ноги её стали ватными, и она едва не рухнула на траву, как будто эти глаза пронзили её насквозь.
Лугус схватил Дею за локоть и, ломая ветки кустарника, почти что волоком потянул прочь.
А Девон остался сидеть, задумчиво глядя им вслед. В самом деле, с тех пор, как Элбон упал в овраг, к нему никто не подходил. Даже Кима, кажется, стала его сторониться.
Впрочем, Девон ничуть не волновался об этом — до сих пор. Ему было всё равно.
«Ещё один год», — подумал он, швыряя в воду очередной осколок гранита.
Шёл уже четвертый год его обучения в среднем круге. До испытания оставалось всего ничего, но и это было Девону безразлично. Его мир — настоящий мир, по которому он тенью скользил день ото дня, отвечал на удары ударами, которые были вдвое сильней. Девон не чувствовал ничего — плыл в тумане, как и вся эта забытая временем земля. И только в день посвящения молодняка из тумана, давно уже окутавшего его, живыми отблесками проступили серые, как дымчатый хрусталь, с тёмно–синими проблесками, какие можно увидеть в глубине моря поздней осенью, глаза.