«Что же такое сгнило в нас, людях, что мы с готовностью верим всему плохому, что слышим от других? – думал Джулиани в ту ночь. – Что заставляет нас с такой жадностью впитывать хулу?»
«Прорехи собственного идеализма, – подозревал он. – Мы разочаровываемся в себе и ищем по сторонам других неудачников для того лишь, чтобы убедиться в том, что не одни».
Эмилио Сандос не был безгрешен; он сам признавал, что виновен во многих грехах, и все же…
– Если Бог вел меня шаг за шагом по дороге любви к Нему и если признать, что все красоты и восторги были подлинными и реальными, тогда и все прочее происходило по воле Бога, и это, господа, весьма прискорбно, – сказал тогда им Сандос. – Но если я всего лишь обманувшаяся обезьяна, слишком серьезно воспринявшая сборник старинных сказок, тогда я сам навлек все эти горести на себя и своих спутников. Проблема с атеизмом в данной ситуации заключается в том, что мне некого презирать в этой ситуации, кроме себя самого. Однако если я приму сторону тех, кто считает, что Бог зол, то могу утешиться праведной ненавистью к Нему.
«Если Сандос был сбит с толку, – думал Винченцо Джулиани под звук не прекращавшейся наверху ходьбы, – то что есть я? A если нет, что есть Бог?»
Глава 1
Неаполь
Сентябрь 2060 года
Селестина Джулиани узнала, что значит слово «клевета», на крещении своего кузена. Именно это слово запомнилось ей на празднике, ну и мужчина, который плакал.
В церкви было хорошо, пение ей нравилось, но младенца самым нечестным образом нарядили в платьице самой Селестины, и это было несправедливо. Никто не спросил у нее разрешения, хотя ей самой не разрешалось брать вещи без спроса.
Мама объяснила ей, что всех младенцев семьи Джулиани крестят в этом платьице, и указала на каемку, на которой уже было вышито имя Селестины.
– Вот, смотри, дорогая! Вот твое имя, вот имя твоего папы, вот имя тети Кармеллы, а вот имена твоих кузенов – Роберто, Анамарии, Стефано. Теперь настала очередь нового младенца.
Селестина находилась не в том настроении, чтобы ее можно было уговорить. «Этот младенец похож на дедушку в платье невесты», – рассердилась она.
Соскучившись во время обряда, Селестина начала махать руками, кивать головой, смотреть, как будет выглядеть ее платье, если юбку закрутить с одной стороны на другую, время от времени поглядывая на человека с машинками на руках, одиноко стоявшего в уголке.
– Он тоже священник, как и Дон Винченцо, он – американский кузен дедушки Джулиани, – объяснила ей утром мамма, перед тем как они отправились в церковь. – Он болел очень долго, пальцы плохо слушаются его, и эти машинки помогают им двигаться. Только не надо глазеть на него, carissima[1].
И Селестина не глазела. Только часто поглядывала.
Мужчина не слишком интересовался младенцем, как все остальные, и, когда она однажды посмотрела в его сторону, заметил ее взгляд. Машинки на его руках были очень страшными, но человек – нет. Большинство взрослых улыбались – одними лицами, но глаза их говорили: иди, девочка, подальше, играть. Непонятный человек тоже улыбался, но не лицом, а глазами.
Младенец надрывался и надрывался, a потом Селестина почувствовала запашок.
– Мамма! – вскричала девочка в ужасе. – Этот младенец обкакался…
– Тише, cara! – громко прошептала ее мать, и все взрослые рассмеялись, даже Дон Винченцо, так же как и человек с машинками, облаченный в длинное черное одеяние и поливавший младенца водой.
Наконец обряд закончился, и все вышли из темной церкви на яркий солнечный свет.
– Но, мамма, младенец действительно обкакался! – настаивала на своем Селестина, пока они спускались по лестнице и ждали, чтобы шофер подал машину. – Прямо в моем платье! Теперь оно будет грязным!
– Селестина, – укорила ее мать, – с тобой тоже случались подобные вещи! К тому же на младенце подгузник, как и тогда на тебе.
Селестина в недоумении открыла рот. Все взрослые вокруг хохотали, кроме человека с машинками, остановившегося возле нее и присевшего, отражая на лице ее недоумение и возмущение.
– Это клевета! – воскликнула она, повторяя подсказанные им на ухо слова.
– Чудовищная напраслина! – полным негодования тоном подтвердил он, вновь вставая, и пусть Селестина не поняла ни одного слова, то все же ощутила, что он на ее стороне, единственный среди хохочущих взрослых.