Эмилио появился несколько мгновений спустя, надменный и утомленный, являя собой смуглый сплав индейской стойкости и испанской гордости. Рядом с ним находилась маленькая девочка в помятом праздничном платьице.
– Так я и знал! – с гневом буркнул себе под нос Эдвард. – Это уже слишком!
Укрепив свои силы таким глубоким вздохом, какой может позволить себе астматик, брат Эдвард извлек свое объемистое тело из автомобиля и обошел его, открывая двери для отца-генерала и Сандоса, в то время как Джулиани прощался с хозяйкой дома и гостями. Маленькая девочка что-то сказала ему, и Эдвард застонал, когда Эмилио нагнулся, чтобы в ответ обнять ее. Невзирая на это, а может быть, благодаря взаимной нежности прощания, брат Эдвард даже на йоту не был удивлен негромким окончанием разговора, который происходил между обоими священниками, вдвоем подходившими к автомобилю.
– …Если ты, сукин сын, попробуешь еще раз учинить надо мной подобный фокус…
– Черт побери, Эд, не виси надо мной, – отрезал Сандос, забираясь на заднее сиденье. – Я сам способен захлопнуть дверь.
– Да, отче, виноват, отче, – ответил Эдвард, пятясь, на самом деле с неким удовлетворением. Приятно быть правым, подумал он.
– Иисусе, Винс! Дети и младенцы! – проворчал Сандос, когда они выезжали из имения Джулиани. – И ты решил, что это будет полезно мне?
– Это было тебе полезно, – настоятельно произнес отец-генерал. – Эмилио, ты отлично держался до самого конца…
– Мало мне было кошмаров? Зачем же добавлять к ним воспоминания?
– Ты говорил, что хочешь жить самостоятельно, – терпеливо промолвил отец-генерал. – С тобой будут происходить подобные встречи. Тебе нужно научиться вести себя…
– С какого хрена ты решил, что можешь указывать мне? Если такое дерьмо начнет происходить всякий раз, когда я бодрствую…
Эдвард, кривясь по поводу используемого лексикона, посмотрел в зеркало заднего вида, когда голос Эмилио надломился. «Поплачь, поплачь, – подумал он. – Слезы лучше головной боли». Однако разъяренный Сандос умолк и, не намереваясь плакать, уставился в окно на ландшафт снаружи.
– В настоящее время в мире проживает примерно шесть миллиардов молодых людей в возрасте до пятнадцати лет, – мирным тоном произнес отец-генерал. – От встречи с одним из них уклониться будет сложно. Если только ты не живешь в охраняемом поместье, как Кармелла…
– Quod erat demonstrandum[4], — с горечью в голосе промолвил Сандос.
– …Тогда, быть может, ты решишь остаться у нас. В качестве лингвиста хотя бы.
– Ты – коварный, тупой и старый сукин сын. – Сандос жестко и коротко усмехнулся. – И ты подсунул мне этого ребенка.
– Ну, обыкновенные тупые сукины дети отцами-генералами Общества Иисуса не становятся, – полным кротости голосом возразил Винс Джулиани и продолжил с непроницаемым выражением на лице: – А вот выдающиеся тупостью сукины дети становятся известными лингвистами. И их имеют туземцы на других планетах.
– Ты завидуешь. И когда тебя натягивали в последний раз?
Понимая отчаянный блеф Эмилио, брат Эдвард свернул налево, на береговую дорогу, удивляясь отношениям, сложившимся между двумя этими людьми.
С одной стороны – рожденный для богатства и привилегий Винченцо Джулиани, уважаемый во всем мире историк и политик, сохранивший телесные силы и здравый ум в свои семьдесят девять лет. И с другой стороны – Эмилио Сандос, побочный сын какой-то там пуэрториканки, затеявшей интрижку, пока муж ее сидел в тюрьме за перевозку того же самого вещества, которое обогатило более раннее поколение La Famiglia Джулиани. Они познакомились более шестидесяти лет назад во время обучения в иезуитской академии. И вот, Сандосу теперь всего сорок шесть лет с какой-нибудь там разницей туда или сюда. Одной из многих причудливых сторон ситуации, в которой находился Эмилио, являлся тот факт, что тридцать четыре года из этих сорока шести лет он летел на околосветовой скорости в космосе, направляясь к звезде Альфа Центавра и в обратную сторону. Для Сандоса прошло всего шесть лет после того, как он оставил Землю, – трудных, конечно, лет, но таких немногочисленных по сравнению с теми, которые выпали на долю Винса Джулиани, теперь на десятки лет старше Эмилио и превосходящего на несколько уровней в иерархии ордена.