— Что такое?
Позволила полистать страницы, будто не хотела лишить меня удовольствия разобраться самому. Какую страницу ни открой, сплошь диалоги: имя, двоеточие, потом слова, несметное множество слов. Я взглянул на Марту: не ждет ли она, что я стану читать строчку за строчкой? Марта пальцем вновь указала мне на тетрадь. На страницах, которые я перелистывал, то и дело мелькал красный цвет, все реплики некоей Рахили были отмечены на полях красным карандашом.
— Ты ничего не замечаешь?
А я заметил, что в тексте много раз повторяется слово «эсэсовец», из чего сделал вывод: «Перед началом» — это период нацизма. Не до веселья было бы Марте, знай она про мое недавнее общение со всамделишным эсэсовцем. С пешкой, как он утверждал, а мне — верь ему, не верь — все едино. Никакой ненависти к нему я не испытывал, хоть убей. Просто он осложнил жизнь моего отца, а значит, и мою жизнь. Не больше, но и не меньше.
— Ничего не заметил?
— Ты имеешь в виду красный карандаш?
— А что ж еще?!
Забрала у меня тетрадь, заставила улечься на ковре и сама улеглась рядом. Мы лежали, вытянувшись, как в гробу на двоих. Помню ли я, что накануне вечером они с родителями были в гостях? Уж конечно, не забыл. А пригласил их Роланд Минге, чье имя мне несомненно знакомо.
— Вы все втроем были в гостях у одного-единственного мужчины? — спросил я.
Но шутить у нее настроения не было, и тут выяснилось, что Роланд Минге — вроде бы известный режиссер, он-то и снимает фильм «Перед началом». Марта потребовала, чтоб я догадался, в чем соль. Но я по-прежнему лежал трупом на ковре, и ей пришлось признаться: она приглашена на роль Рахили. Разумеется, я понял это с самого начала, но все-таки спросил:
— Он пригласил тебя, потому что ты способная и опытная актриса?
— Или потому, что я ему нравлюсь, — ответила Марта.
Встав на ноги, она улыбнулась мне сверху: чего тут не понять, ты ревнуешь и потому брюзжишь.
— Тебе никогда не предлагали сделать то, о чем ты в жизни не думал?
Она уже согласилась. Дело спешное, какая-то актриса заболела, Минге просил Марту сообщить о решении как можно скорее. Будь это прилично, она бы согласилась в ту же секунду, но для порядка взяла сценарий, за ночь его прочитала и позвонила режиссеру часа два назад.
— Понятно, — сказал я. — Увяз у птички коготок…
— Какая еще птичка? Какой коготок?
— Почему ты со мной не посоветовалась?
— Хороша бы я была, если б ты оказался против.
Мы услышали, как в квартиру зашел Хуго Лепшиц. Марта положила голову мне на грудь, и мы затаились, пока в коридоре не стало тихо. В знак примирения она взяла меня за руку, теребила пальцы. Мы еще никогда не ссорились.
— Это как путешествие в незнакомую страну. Что ж тут не понять? — вздохнула она.
Усевшись за письменный стол, я принялся читать сценарий, сам не знаю зачем. Наверное, хотел показать Марте, что беспокоюсь о ее делах, даже когда меня не просят. Долго пришлось листать, пока я дошел до первых слов, отмеченных красным. По описанию, Рахиль — красивая женщина тридцати лет, с короткой стрижкой и твердым взглядом. Меня прошиб пот: не мое дело, конечно, сколько лет дал Марте этот Минге, но волосы, выходит, придется остричь?
— А что будет с твоими волосами?
— С моими волосами?
— Здесь четко написано, что у нее короткие волосы.
Марта склонилась к тетради, я ткнул пальцем в строчку.
— Вот оно что, — прошептала она.
— Ты же вроде читала сценарий?
— Ночью, — пояснила Марта, и мне показалось, что она относится ко всей этой истории чересчур легкомысленно.
— Может, еще наголо пострижешься?
— Почему бы и нет?
Обеспокоившись, я стал читать дальше. Фильм про группу Сопротивления, в которую входит одна еврейка, а именно Рахиль. Все живут по фальшивым документам, всем одинаково угрожает опасность. Поэтому для Рахили не имеет значения, что она еврейка, — во всяком случае, она сама так считает. В одной из сцен члены группы похищают маленькую дочь фабриканта, чтобы шантажом выбить из него деньги для своих операций. В следующей сцене Рахиль вместе с неким Антоном, молодым коммунистом, сторожит девочку в заброшенном сарае. Антон влюблен в Рахиль, в сценарии сказано так: «Впервые она замечает огонь в его глазах и отдается ему». Пока они валяются на сеновале, девочке удается сбежать.
И пусть я не думаю, что в кино снимаются бесплатно, она, мол, получит очень приличную сумму. Марта протиснулась между мною и столом, изображая богатую даму, с утомленным взглядом, презрительно сморщенным носиком и толстым пузом. А я представил себе, как хапнул бы шесть тысяч марок и сказал бы: «Брось ты, Марта, давай лучше съездим куда-нибудь, у меня у самого денег, как грязи». Бог ты мой, мы же никогда вместе не путешествовали, а тут бы в Краков или на Кавказ — и ей не устоять.
— За каждый съемочный день — триста марок, — сообщила Марта и уселась ко мне на колени.
Казалось, она хочет отвлечь меня от сценария.
— Минге говорит, я буду занята десять дней, но может получиться, что и все четырнадцать, — продолжила Марта. — Даже в худшем случае это деньжата, три тысячи! Что скажешь?
— Вот не знал, что ты рвешься к большим деньгам, — ответил я.
Она провела ладонью по моему лицу, как по доске, с которой надо стереть лишние слова. Я сжал ее руку, а она сказала:
— Значит, пришло время узнать меня по-настоящему.
Марта захлопнула тетрадь на столе, не надо мне дальше читать. Но я и не рвусь к чтению, покуда она сидит у меня на коленях, сроду никто так не радовался, как я, что его отвлекают. Обняв ее, я предоставил ей самой определить степень нашего благоразумия. Несколько минут все было замечательно, но затем она, подарив мне прощальный поцелуй, просительно посмотрела на дверь. Я спросил, не пора ли выйти и поздороваться с ее отцом, она сочла эту идею блестящей.
Когда я вернулся в комнату, Марта стояла у окна с раскрытым сценарием в руках. Зачитала мне сцену, где Рахиль забирают в гестапо. Спросила, каково мое мнение, а я ответил, что в этих делах не разбираюсь. Она кивнула, будто я своим ответом попал в точку. Тут вдруг мы оба заметили, что на полу валяются мои ботинки и носки, и удивились, как это я вышел к родителям босиком. Ничего нового в той сцене нет, еще бы их не арестовали, кто бы ждал другого.
Марта рассказала, что никогда не получила бы такого предложения, если б Минге с ее отцом не были знакомы многие годы. Но Минге повезло, у нее случайно обнаружился талант. Она пыталась сделать вид, будто говорит о чем-то несущественном, но я понимал, насколько это серьезно.
И вдруг почувствовал усталость, мозг срочно потребовал отдыха. Над чем он только не работал в школе, дома, в лесу, а теперь еще и здесь, каких только решений не принимал! Мозг приказал мне завалиться в постель, и я послушался.
— Тебе нехорошо?
— Кажется, да, — признался я.
Марта не испугалась. Я видел у окна ее силуэт, пока не закрыл глаза. А тогда она подошла ко мне, пальцами коснулась висков, гладила их, нежно, круговыми движениями, чтобы ободрить меня или убаюкать. Поразительно, как она позволила заморочить себе голову. Перечислила десяток причин, отчего ее ангажировали на эту роль, но упустила самое очевидное: именно так господин Минге представляет себе красивую еврейку. Понимаю его, молоденькие еврейки — большая редкость, а тут Марта к нему в дом, как снег на голову.
Ни слова я не сказал, я в последнее время стал просто мастер хранить молчание, да тут еще и усталость. Марта села на кровать, не прекращая нежно водить пальцами по моим вискам, и, наверное, склонилась ко мне лицом, я чувствовал ее рот, ее запах. Но не пошевелился и глаза не открыл: пусть все останется как есть.
***
Мы с Рахелью Лепшиц поднимаемся на чердак развешивать белье: с большими вещами ей одной не справиться. Сначала протираем веревки, потемневшие от чердачной пыли. С отцом мы никогда не стирали сами, все наше барахло отдавали в прачечную — непозволительная роскошь. Сегодня я уже пережил одно разочарование, чего и следовало ожидать.