Утром я поехал в университет на собрание, там сообщил, что нуждаюсь в жилье, и ответственный за это сотрудник устало предложил поставить меня в очередь на общежитие для студентов. Обещание не очень обнадеживающее, но я на всякий случай согласился. Однако он, заглянув в документы, рассмеялся: мол, я живу в Берлине, а общежитие предназначено для кого угодно, только не для берлинцев.
Я: Но мне негде жить!
Он: Где же вы сейчас проживаете?
Я: У чужих людей.
Он: Снимаете?
Я: Ну да.
Он: Почему бы вам у них не остаться?
Впрочем, все это не важно, просто университет не отвечает за такие случаи, как мой, и мне надо, наверное, обратиться в жилищное управление. Я замешкался, переставляя стул для посетителей, тут он еще сказал:
— Исключение! Все хотят в порядке исключения!
Сначала мы развесили мелкие вещи, все по отдельности и поближе одна к другой, чтобы оставить место для простыней и прочего постельного белья. Вдруг вижу, Рахель бросила работу и уставилась на меня, с чего бы? Понял и с трудом сдержал улыбку: случайно я вытащил трусики Марты. Рахель заметила и подумала: «Бедный мальчик, каково ему сейчас!» Так мне и не пришло на ум, кто бы помог в поисках жилья. Одно только радует: не далее как вчера я принял решение искать квартиру, а сегодня уже реально ищу. При моих обстоятельствах это фантастическая скорость.
Она все вздыхает, давно я не слышал таких вздохов, то и дело поглядывает на меня, расправляя мужнины рубашки. Никак не пойму, отчего Рахель и Хуго Лепшиц именно меня желают видеть в зятьях. Оттого, что я им просто симпатичен? Оттого, что я получил кое-какие деньги по наследству? Оттого, что предвидят: Марта притащит к ним не еврея, другого? Оттого, что я тут, при них? Смотрю, Рахель роется в корзине с мокрым бельем, выискивает вещицы, которые могут меня расстроить. Веревки натянуты так, что между постельным бельем и полом расстояние не больше ладони. Предлагаю выжать крупные вещи, чтобы уменьшился их вес, но Рахель отказывается: не важно, какой промежуток, главное — он есть. Кто мне помешает их навещать, когда я поселюсь в другом месте, по Рахели я особенно буду скучать. Повесив последнюю простыню, мы еще постояли. И переглянулись, словно убеждая друг друга, что большого несчастья все-таки удастся избежать.
Иду в свою комнату и занимаюсь своим обычным делом, то есть бездельничаю. Беру «Нойес Дойчланд», включаю радио, хочу найти музыку полегче. В газете интервью с велогонщиком:
Н. Д. Какие трудности вы испытали во время гонок?
К. Д. Дирс. Сначала мне было не совсем ясно, какую выбрать скорость. Примерно с шестого километра я шел на довольно высокой скорости. А потом испугался, что при усиливающемся холодном ветре мышцы сведет судорогой.
Н. Д. Какой настрой был у команды перед открытием велогонки мира в этом году?
К. Д. Дирс. Оптимистический. У Ганса Иоахима Хартника поначалу были проблемы с желудком. Но потом все наладилось, так что мы пребывали в отличном расположении духа.
Н. Д. Карл Дитрих, вы ведь по профессии часовщик?
К. Д. Дирс. Да, но в настоящее время я несу службу в рядах Национальной народной армии. Я унтер-офицер.
Н. Д. Как вы пришли в велоспорт?
К. Д. Дирс. В 1965 году я принял участие в «малой» велогонке мира и очень увлекся. Потом долгое время выступал за «Локомотив» (Гюстен), причем Макс Хендлер многому меня научил. Среди главных моих побед в тот период — серебряная медаль спартакиады.
Н. Д. Вам двадцать лет, в команде вы по старшинству предпоследний?
К. Д. Дирс. Ошибаетесь! Мне в четверг исполнится двадцать один.
Друзей у меня нет, это не радостно, но и не трагично, просто так получилось. Правда, отец однажды меня упрекнул, что я в отношении дружбы — принцесса на горошине. И что, мне сходиться с кем попало, раз уж полагается иметь друзей? Впрочем, сейчас друзья бы пригодились, особенно если б нашли пустую квартиру.
Хуго Лепшиц придерживается по данному вопросу иного мнения, нежели отец. Месяц-другой назад он говорил мне, что отлично понимает, отчего у меня так мало знакомых на стороне: нашим, мол, следует особо тщательно проверять, с кем имеешь дело. На мой вопрос, кто такие наши, он ответил: «Ах, мой мальчик, ты знаешь, о чем я, что тут долго объяснять?»
У меня в комнате редкий гость, с подобранными волосами и длинными сережками, каких я на ней еще не видел, — Марта. Спросила, сильно ли я занят, я отбросил газету. Улыбнулась, когда я указал рукой на свободный стул. Тем не менее села, и как рукой сняло все ее веселье. Смотрела по сторонам, будто лишилась всякого задора оттого, что не стоит посреди комнаты, а скромно сидит на стуле.
Воспользовавшись паузой, я сочинил для себя такую историю: вчера вечером, встретившись со своим молодым человеком, она стала размышлять о нас, сравнила меня с ним и признала свою ошибку, но ведь еще не поздно, еще можно все исправить, может, попробуем начать сначала?
— Ничего такого важного, — сказала Марта. — Наверное, не надо и спрашивать.
— Да?
— У тебя ведь есть деньги на счете?
— Полным-полно, — ответил я.
— Можешь мне одолжить?
— Да.
— Понятно, что ты сомневаешься.
— С чего бы вдруг?
— Сомневаться — это нормально.
Впервые кто-то собирается одолжить у меня денег, я и сам никогда не брал взаймы, мучительная минута. Поразмыслив, как бы скорее с этим покончить, я спросил:
— Сколько тебе нужно?
По-видимому, я напугал ее своим вопросом, она поняла его как призыв проявить скромность.
— Завтра мне так или иначе в сберкассу, — продолжил я, — поэтому просто скажи, сколько тебе надо.
Задирать нос не хотелось, как и проявлять чрезмерную услужливость, дескать, я готов на любые жертвы, чтобы добиться ее расположения. Мне вообще ничего не хотелось, только сказала бы, сколько ей надо, и все.
— Сама не знаю. Понимаешь, у папы скоро день рождения. А у меня — ни денег на подарок, ни идеи, что ему дарить.
— На прошлый его день рождения меня тут еще не было.
— Может, рубашку? — рассуждала Марта. — Он так трогательно выглядит в рубашках, которые обычно носит.
— Сколько ему исполняется? — спросил я.
— Дай-ка посчитаю. Родился в четырнадцатом году, а сейчас у нас… Мамочки мои, так ему будет шестьдесят!
Кровать у меня не заправлена. Я встал и, проходя мимо, накинул сверху одеяло: по-моему, простыня не очень-то свежая. Открыл ящик, куда вообще никогда не клал деньги, заглянул внутрь и сказал:
— Нет, здесь у меня ничего, извини.
— Это не срочно. Можешь дать мне сто марок?
— Могу и больше.
— Сотни хватит. Возьму на три недели, годится?
— Вернешь, когда лишние будут.
Поднимаясь, Марта произнесла:
— Пожалуй, все-таки сто пятьдесят.
Оценив мою готовность помочь и улыбнувшись, идет к двери. Пока не видит, пожираю ее глазами: синие брюки, темно-синяя рубашка, каштановые волосы — Марта уходит. Вот она замедлила шаг, кому задержать ее, как не мне, она тут же остановится. Тихо спросит: «Пользуешься возможностью, да?» Но она уходит, она уходит, я с ума схожу, наверное. Пытаюсь за что-то уцепиться, а ведь все знаю. Четверть часа назад оно было так, отчего же теперь изменилось?
— Погоди, — говорю, когда она берется за дверную ручку. — Раз у него круглая дата, мне бы тоже надо сделать подарок?
— Это ты сам решай, — отвечает Марта, но все же останавливается.
Что дальше? В глазах ее вижу вопрос, холодный огонек. Она хорошо знает меня, если кто-то умеет читать по моему лицу, так это Марта. Надо поостеречься, долгие паузы тоже могут меня выдать.
Кивнул, и все кончилось. Кончился мой приступ, теперь хоть бы она ушла, хоть бы осталась, а речь у нас только о подарке Хуго Лепшицу. Откуда оно берется, куда исчезает? Вижу, ей самой интересно, почему я вдруг испытал такое облегчение. Но никогда ей этого не узнать.
— У меня есть предложение.
— А именно?
Она отпустила дверную ручку, показывая тем самым, что не торопится. Знаю, какая Марта любопытная, в лучшие наши времена она никогда этого не скрывала. Прошлым летом она лазила в мой дневник, но именно из любопытства, не из недоверия.