В духовом оркестре высокий голос у кларнета или у корнета. Дядюшке Загрушке или дядюшке Алексину и в голову не придет приказывать мне сыграть на геликоне такой же высокий звук, как они.
У всякого инструмента свои возможности. И не только у инструмента. Если Яно Матейка не может перекувырнуться, это еще не значит, что он ни на что не годен. Нет никого в классе старательнее Лацо Гельдта, а у него двойки были за год. Разве это не странно?
Я мог бы еще продолжать, но это ни к чему. Упомяну еще только о том, как мы играли на празднике дожинок.
Мы прошли, играя марш, через весь городок, а за нами валила толпа. Потом мы остановились на площади и еще целый час играли.
— Кто это, что за музыканты? — спрашивали все друг друга.
— Грушковецкие, — сказал какой-то человек. — Я гляжу на их геликон.
— Геликон? У них два геликона. Нынче не во всякой деревне такое найдется.
— Знаю, знаю. Да ведь я на их геликониста гляжу. Удивительно, как он такую громадную трубу тащит?
— Тащит, как не тащить! Удивительно, как у него дыхания хватает играть?
Я оглядываюсь и вижу отца в толпе, а рядом с ним новехонький велосипед.
— Папка, чей это велосипед? — спрашиваю я.
— Твой, — смеется отец. — Разве я тебе не говорил, что когда-нибудь его куплю?
— Ребята, внимание! — командует дядюшка Загрушка, и мне приходится отвернуться от отца.
— Грянем, что ли? — спрашивают музыканты.
— Грянем!
— Что грянем? «Злату Прагу» или «Победу»?
— Сыграем «Возле Орешан…».
Дядюшка Загрушка косится, поднимает руку, и мы начинаем играть.
Стоящие вокруг нас запевают:
Дядюшка Загрушка прикладывает к губам мундштук и присоединяется к тем, кто играет мелодию…