Кабан, добытый Молодым Охотником, висел над очагом, шипя и потрескивая, капая жиром в огонь. Дым поднимался и улетучивался через тростниковую крышу: сладкое тлеющее напоминание о грядущем пиршестве.
Шествие полагалось совершать с торжественной серьезностью, однако Набожа не утерпела и оторвала взгляд от сложенных на поясе рук. Она приметила огромные прямоугольники тканой шерсти, отгораживающие от остального пространства спальные ниши родичей Молодого Кузнеца. В каждой нише имелся аккуратно обнесенный четырьмя дощечками тюфяк, набитый тростником и накрытый мехами. Набожа насчитала десять ниш, отметив, что занавеси не желтовато-серого цвета некрашеной шерсти, но синие от вайды[6], зеленые от крапивы, пурпурные от бузины или желтые от золотарника. Собственный дом показался ей скучным и убогим, хотя глинобитная стена была хорошо промазана, а пол устилала россыпь свежего тростника. В тусклом свете внутри хижины она заметила множество прислоненных к стене мечей, по одному на каждого сородича; три приземистых деревянных стола и дюжину окружающих очаг низких скамеек, покрытых мехом. Полки ломились от мисок, блюд и всевозможной кухонной утвари; даже кувшинов там было куда больше, чем нужно одной семье.
Набожа взглянула на свои сцепленные пальцы, пытаясь сосредоточиться на мысли о Матери-Земле, что явится нынешней ночью, дабы избавить прогалину от блох, крыс, зерновой моли и всяческих темных фей — нечисти слишком мелкой и слишком шустрой, а оттого неуловимой взглядом, что выдаивает молоко из овечьих сосцов и похищает из благословленного женского чрева прорастающее семя. Но Набожа не могла выбросить из головы мысль о том, что мать Молодого Кузнеца и на прогалину за дровами отправлялась нечасто, а уж к подножию Предела за водой из источника не ходила вовсе. И над жерновами, перемалывающими пшеницу, часами не горбилась. Она проводила дни с матерями семейств других мастеровых кланов, чьи сыновья находились в обучении у отцов, дело которых они унаследуют. Хозяйка этого дома сучила пряжу и вела праздные разговоры о превосходстве рябины над медвяным корнем для приготовления черной краски или о пригодности мочи для закрепления цвета.
Наблюдал ли сейчас Молодой Кузнец за Набо-жей, пытаясь уловить мерцание серебра в горловине ее плаща? Пока он ничего не заметит: девушки совершали круг по ходу солнца, не снимая плащей, отягощенные хлебами, сырами и пшеничным пивом. И все же скоро наступит момент, когда участницы празднества сбросят плащи. Незаметно выковыривая грязь из-под ногтей, Набожа размышляла: может, покинуть процессию, тихонько улизнув, а потом снова присоединиться к остальным?
Стоит ли вернуться к себе хижину и втереть в кожу горсть душистой фиалки, маскируя запах немытого тела, а заодно пригладить волосы? Она не хотела показаться Молодому Кузнецу отталкивающей, когда они встанут лицом к лицу, не могла вынести его неодобрения — а оно, безусловно, последует. Небрежность по отношению к его подарку выглядела чудовищным, оскорбительным равнодушием. И все же Набоже хотелось, чтобы Молодой Кузнец думал о ней хорошо. Ей хотелось, чтобы этот сдержанный юноша — который сделал для нее прекрасный амулет, в доме которого в избытке кувшины и шерсть всех цветов, развешанная по балкам, — чтобы он по-прежнему выделял ее среди прочих. И еще хотелось, чтобы Рыжава об этом знала.
Ну и мысли! Особенно в то время, когда Набоже полагалось думать только о Матери-Земле. Набитая душистой фиалкой сума, оставшаяся дома на лежаке, была богатой добычей, пусть даже треть ее принадлежала Матери-Земле. И как раз перед праздником Очищения, перед приходом богини, Набожа беспечно потеряла посвященный ей крест! К тому же, совершая вместе со всеми положенный обход, витала мыслями в облаках вместо того, чтобы думать о Матери-Земле.
Глаза девушки вспыхнули при виде креста, что свисал с потолочной балки, как было принято во всех хижинах на Черном озере. Десяток стеблей тростника, сплетенных в середине в квадрат, образовывали четыре отходящих луча креста: такая форма должна была напоминать болотникам о божественных членах, простирающихся во все стороны света. Набожа опустилась на колени около креста, тронула губы, затем устланный тростником земляной пол. Выбросив из головы глиняные сосуды и тканые занавеси, она устремилась мыслями к Матери-Земле, к обильно ягнящимся маткам, к блеску готовой брызнуть зелени. Грудь Набожи расширилась, обратившись в полную ожиданий пещеру. Она глубоко задышала, и пустота внутри заполнилась растекающимся теплом — так живот заполняется горячей похлебкой в самые стылые, самые голодные дни Зяби. Мать-Земля пришла. Они воззвали — и она пришла к Набоже.