Не успеваем мы с Лисом отойти на пару шагов от хижины, как он говорит:
— Ты провидица? Это правда?
Я сосредотачиваю взгляд на бледной луне, ее тоненьком ломтике среди беззвездного неба, и киваю.
— И что же ты предвидишь?
С чего начать? Как начать? И действительно ли в моих интересах убедить друида, что я настоящая провидица? Родители, похоже, в этом уверены.
Похоже, они считают, что этот дар может затмить мой порок.
— Бурю предвижу.
— Многие предвидят бури.
Я облизываю губы.
— Когда овца принесет двойню.
— У нее просто сильнее отвиснет живот.
Дрожащим пальцем я указываю в направлении отхожего места.
— Туда, — говорю я. — Мимо овечьего загона.
— Что еще? — не отстает Лис.
Я глубоко вздыхаю.
— Места, где можно найти пчелиные соты, и на каком растении. Недавно нашла на переступне.
Он раздраженно фыркает, словно давая понять, что в моих умениях нет ничего необычного.
Однажды я птенца дубоноса поймала. Свалился с верхушки дерева. Выпал из гнезда.
Он широко разводит ладони.
— Я не смотрела вверх, просто знала, что нужно приподнять подол и поймать его.
Лис останавливается, постукивает согнутым пальцем по губам.
— Ты видела римлян?
— Да.
— За ложь людям вырезают язык и зашивают рты.
Я думаю о барде, который пришел на Черное озеро и спел деревенским песнь о людях нашего племени. Мне было только девять лет. Песня оказалась длинной и сложной: о воинах и девах, о друидах, землях и битвах, полная незнакомых слов. И все же многое задержалось у меня в памяти, и даже сейчас я вспоминаю строки, повествующие о друидах, которые мановением священной руки обращали воинов в камни, дев — в ланей, хлеба — в побитый на корню, усохший сор.
— Я не врунья.
— Расскажи мне, что ты видела.
Я описываю отряд воинов на прогалине, их лошадей. Рисую детали: металлические пластины доспехов, бронзовые шлемы. Лис, кажется, по-прежнему не убежден, словно любому известно, как выглядят римские доспехи, и все эти особенности я могла узнать от купца, зашедшего на Черное озеро. Желание, чтобы мне поверили, неожиданно для меня самой, и на какое-то мгновение я подумываю заявить, что опишу видение в присутствии четырех свидетелей, как того требует наша традиция. Но затем меня осеняет мысль получше: я пальцем изображаю на лице нащечник римского шлема. Лис весь подбирается, превращается в слух, а я беспечно продолжаю говорить, подстегиваемая желанием произвести впечатление.
Мне бы припомнить, как отец стиснул губы, поигрывая ложкой, как старался держать мысли при себе, не зная намерений друида. А вместо этого я, забыв об опасности, распустила язык.
Вернувшись домой, я открываю дверь и вижу матушку, преклонившую колена под крестом Матери-Земли, и отца, сидящего на корточках у очага. Оба вскакивают, бросаются ко мне, обнимают.
— Всё в порядке со мной, — заявляю я. — Правда!
Оторвавшись от них, я замечаю, как матушка быстрым движением языка слизывает кровь с прокушенной губы.
— Что случилось? — Матушка хватает меня за плечи. — О чем был разговор?
Я складываю руки на груди, обхватываю ладонями локти.
— Я рассказала про римлян, здесь, на Черном озере. Вот как вам рассказывала.
— Начни сначала, — говорит отец.
С некоторым раздражением в голосе я заявляю:
— Я рассказала ему о том, что видела.
Матушка спрашивает голосом нежным, как теплый дождик:
— Он поверил тебе?
— Как знать.
— Пойдем, — зовет она, стрельнув взглядом в сторону отца: незаметный знак, говорящий о том, что она сама попытается выведать все, что сможет.
Мы проходим в спальную нишу, которую некогда занимали родители отца.
— Лису понадобится место, чтобы хранить свои пожитки, — поясняет матушка.
Из сундука, стоящего в ногах постели, она извлекает изношенные штаны, драное платье, два вытертых одеяла, старый масляный светильник и крошечную кожаную шапочку, изящно украшенную рядами вышивки.
— Твоя, — говорит она. — Я вышила ее перед твоим появлением на свет. Мать твоего отца научила меня. — Она переворачивает шапочку, притрагивается к двум местам, где протяжки слишком длинные. — Я очень торопилась. — Матушка отрывает взгляд от шапочки, устало улыбается: — Ты заслуживала лучшего. — Она складывает шапочку пополам и разглаживает ее на одеяле, извлеченном из сундука. Потом лицо ее озаряется надеждой: — Лис не причинит зла провидице.
Я не говорю ей, что лжецам вырезают языки и зашивают рты.
— Он что-то хотел у тебя узнать? — продолжает выспрашивать матушка.