Глубже погрузив руки в клевер, я отзываюсь:
— Ты вел себя очень храбро.
— Помнишь римлянина, который показал мне свои латы?
— Да.
Звезды над головой сияют, и каждая блестит так, словно это солнце играет на далеком клинке.
Отец молчит, и я начинаю опасаться, что он вспоминает хитроумное устройство панциря, но тут слышу ответ:
— Я осмелел из-за его доброжелательности. Казалось, он чувствовал себя обязанным после припарок твоей матушки. Он признался, что она напоминает ему знакомую девушку. Та же грация, сказал он.
Я жду.
— Я вышел за ним на улицу, чтобы показать амулет. И попросил отнести вещицу своему вождю: вдруг тот закажет мне меч или бляху на щит.
Я вспоминаю, как отец нерешительно топтался в дверях, глядя вслед римлянам. Думал ли он, выходя в темноту ночи, о последних словах своей матери: «Не оскорбляй память отца. Верни достоинство нашему роду»? Я сидела тогда, не в силах ничем заниматься, с отчаянием ожидая, когда он войдет в дом, и он пришел мрачнее тучи.
— Он огрызнулся, тот римлянин. Сказал, что ими командует не вождь, а легат и что он плевать хотел на любое изделие, если оно изготовлено не римским мастером. — Отец выдыхает сквозь стиснутые губы. — А потом отнял у меня амулет и пригрозил кинжалом, когда я потребовал вернуть крест.
Я думаю о римлянине, легким шагом уходящем в ночь, словно он не сжимал в кулаке украденную вещь — плод чужого труда.
— Твоя матушка ничего об этом не знает. — Отец с виноватым видом пожимает плечами, и я поражаюсь тому, что он сохранил тайну: мне казалось, что у нас только матушка горазда на секреты. Хотя я понимаю, отчего он молчит. Матушка заявила, что бросила амулет в болото, и отец не может признаться, что нашел его, не обнаружив тем самым ее лжи.
— Не буди младенца, пока он спит, — говорю я, и он кивает. В глазах у него, как в стекле, отражается сияние звезд.
Мы вдыхаем сладость клевера, прислушиваемся к уханью совы в отдалении.
— Путеводная, — говорю я, указывая на звезду, ярко сияющую в полуночном небе.
— Ты помнишь?
— Да. — Я словно воочию вижу нашу маленькую семью в точно такую же чудесную ночь.
Матушка лежала на шерстяном одеяле, я — головой у нее на животе, и она учила меня, как определять путеводную звезду. Она объясняла, что такая звезда стоит неподвижно в плывущем по кругу небосводе и всегда указывает путь на север. Отец сидел на корточках, вороша огонь, и в ту великолепную ночь его совсем не волновало, что определять звезды матушку научил Арк.
ГЛАВА 14
ХРОМУША
Утром нам с отцом не верится, что до Городища еще целый день пути, но когда солнце входит в зенит, наша цель по-прежнему далека. Но вот наконец я могу различить земляные насыпи, окружающие высокий холм, и частокол на вершине.
— Вот так дорога, — в который уже раз говорит отец. — Ты заметила, что она слегка выпуклая? Это чтобы после дождя лужи не застаивались.
Мне смешно, что он до сих пор восхищается ею, хотя, по правде говоря, дорога и впрямь превосходная: прямая, как хвост падающей звезды, гладкая, как поверхность наковальни, и действительно сухая, как соль.
После полудня, ближе к вечеру, мы проходим мимо загонов для овец и бессчетных стад крупного скота.
— Собственность Вождя? — спрашиваю я, и отец кивает.
Дорога расширяется, и мы оказываемся среди скопления лачуг и ветхих прилавков, где торгуют мясом свежезаколотых ягнят и свиней, готовыми копьями и топорами, глиняными сосудами и даже пшеничным пивом, разлитым в кружки.
Суета неприятно поражает меня: резвящиеся дети и шныряющие собаки, крикливые купцы и торгующиеся женщины, скрипящие телеги, дребезжащие товары. У меня разбегаются глаза, но вот взгляд наконец останавливается на одном из прилавков, хотя голова по-прежнему идет кругом.
— Сколько яиц! — ахаю я, всплеснув руками.
Яйца — их по меньшей мере раз в пятьдесят больше, чем я когда-либо видела за раз, — уложены в плоские корзины, выставленные на прилавке перед входом в палатку.
— Посмотри на куропаток. — Отец указывает на балки, плотно увешанные дичью.
Взгляд перебегает с куропаток на заднюю стенку палатки. Дерево покрыто вырезанными на нем черточками: некоторые изогнутые, другие косые, третьи стоят прямо или лежат.
— Что это? — спрашиваю я.
— Думаю, слова.
— Изображения слов? — Я хмурюсь.
— Знаки. Каждый из них обозначает звук, а вместе они образуют слово. Один купец мне объяснял. Клялся, что римляне высекают слова на дереве и в камне уже сотни лет.
Я все еще растеряна, и он видит это по моему лицу.