— Я возьму твое железо, — говорит отец, — и большую кожу тоже. Хромуше нужен новый плащ.
— Как пожелаешь. — Везун щедрым жестом указывает на кипу кож и вручает мне сосуд с оливковым маслом. — Для твоей матушки, — поясняет он.
Интересно, спрашиваю я себя, кто тут хозяин положения, Везун или отец. И потом решаю: да, Везуну отец нужнее. Торговец сразу оживился, когда отец упомянул отдаленность Черного озера.
Отец указывает на стопку шерстяных тканей:
— Еще возьму отрез на платье.
Полотно простое, но матушка выкрасит его бузиной или вайдой и наконец заменит рабочее платье, что уже истончилось, будто крылышко мотылька, и просто падает с плеч.
Везун кивает, вновь взмахивает рукой.
Казалось бы, с его стороны это нерасчетливо, и все же человек с ястребиным носом и набитым товарами сараем сметлив. А вдруг это деяние — изготовление колышков для палаток римской армии — намного опаснее, нежели полагает отец? Везун, похоже, так и думает, и при этом ему невдомек, что в доме только что нанятого им кузнеца живет друид.
— И еще масляный светильник, — добавляет отец. — Бронзовый. Я тут видел несколько.
— Собираешься его расплавить?
— Моя супруга достойна красивого браслета.
Как приятно ему будет надеть украшение на запястье матери! Наверняка он с удовольствием проследит, как она пересекает прогалину, и порадуется, заметив, что теплое сияние бронзы не ушло от внимания Охотника.
Везун кивает:
— Ладно, получишь масляный светильник — и довольно с тебя.
Я вижу, как отец сжимает под столом кулак, как постукивает себя по бедру, быстро и непрерывно, как пытается скрыть свою бурную радость от проницательного торговца.
Мое настроение улучшается вместе с отцовским. У него есть работа и надежда на последующие заказы. Мой дар пригодился: я навела отца на сарай Везуна, и мысль о том, что сделка была предрешена, ощущается как теплое дыхание Просвета.
Мы выходим на улицу, чтобы загрузить тележку, и Везун присоединяется к нам.
— Ты будешь проезжать через Бревенчатый Мост?
Я вспоминаю большое поселение, возле которого мы ночевали. Отец кивает.
— Говорят, там остановилась парочка друидов, — предупреждает Везун. — Так что будь осторожен.
Отец делает вид, что полностью поглощен увязыванием железных брусков.
— Корыстолюбцы, вот кто они такие, — ворчит Везун. — Не могут примириться с тем, что власть их ослабла. Не могут вынести, что римляне отдирают пальцы жрецов от наших шей, что римское право ограничивает их могущество.
Я поглядываю на молчащего отца — он довольствуется тем, что слушает и открывает для себя то, чего не знает.
— Друиды всего лишь люди, — продолжает Везун, — несовершенные в своих суждениях.
Я стою с широко раскрытыми глазами, встревоженная, и все же мне любопытно: кажется, Везун не верит, что друиды исполняют волю богов. Я вспоминаю о родичах отца, обманом завлеченных в поход, из которого на Черное озеро не вернулся никто.
Везун вздергивает бровь:
— Жрецы будут продолжать уговаривать, твердить, будто выражают высшую волю, покуда не подобьют нас на мятеж.
Отец притягивает меня к себе: возможно, он, как и я, подумал сейчас о Покровителе войны и старинных обычаях, которые, в сущности, не так уж и стары.
Наконец свободной рукой отец берется за тележку, и мы трогаемся в путь.
ГЛАВА 15
НАБОЖА
Ранним утром, когда Набожа только проснулась, в приоткрытую дверь хижины залетел скворец и уселся в изножье ее лежака. Увидев столь зловещий знак, она вскочила и распахнула дверь с такой силой, что та ударилась о стену и разбудила домочадцев: мать прикрыла глаза рукой; Вторая Вдова вскочила в постели, ища глазами детей, ворочавшихся среди путаницы драных одеял; Хмара перевернулась на спину; Старец буркнул: «Петух еще не прокричал». Но, заметив скворца, все, кроме хнычущего младенца, поспешно вскочили с лежаков и принялись размахивать руками и бить в ладоши, стараясь выгнать птицу за дверь.
Скворец сидел на стропилах и чирикал, как обычный воробей, затем нырнул было к распахнутой двери, но в последний момент вильнул в сторону, уселся на высокий конец подпорного бревна и пронзительно крикнул галкой.
Скворцы — известные подражатели, но этот, казалось, просто издевался над семейством. Мать Набожи упала на колени, прижала основание кисти ко лбу и воззвала к Покровителю. Плач, клекот, чириканье, мольбы — все смешалось в единый гомон, который становился все громче. Пара малышей заревели, присоединившись к младенцу, и Старец погрозил им палкой.