— Римляне идут, — сказала Хмара.
У деревенских не было никаких известий: они не знали, отправились ли римляне из Галлии или повернули назад из-за бури или града копий. Работники и мастера, как один, затаив дыхание, ждали возвращения Кузнецов или сообщений о том, что объединенные племена взяли верх. Лежа без сна на своих лежаках, они натягивали одеяла до подбородка, напрягали слух, словно пытаясь расслышать, не идут ли римляне по острову, по его долинам и невысоким холмам, высокогорьям и болотам.
— Они расколотят наши двери, расколотят наши головы, — пробормотал старший ребенок из выводка Второй Вдовы.
— Ш-ш-ш, — прошипела та.
Старец вытащил кинжал из-под лежака.
— Может, это люди Кузнеца, — предположила мать Набожи.
Старец свирепо зыркнул на нее:
— Ни разу еще птица не влетала в дом, чтобы предсказать возвращение.
Лицо женщины не дрогнуло, и старик сообразил, что, по ее мнению, скворец возвещал не благополучное возвращение Кузнецов, а скорее горестные вести об их судьбе.
— Вот как… — Старец опустил глаза. — А когда ушел Старый Охотник?
Три луны миновало с тех пор, как завывающая родня Молодого Кузнеца покинула прогалину, и несколько дней, как Старый Охотник отправился в Городище узнать новости. Молодой Кузнец хотел пойти сам как первый человек, но Старый Охотник заупрямился: он знает дорогу, ходит на торги с юных лет. Он знаком с местными жителями и пришлыми торговцами, и ему легче разузнать все возможное о вторжении и сопротивлении, а в особенности — о родне Молодого Кузнеца.
— Шесть дней назад, — сказали хором Набожа, ее мать и Вторая Вдова.
Шесть долгих дней они провели в ожидании Старого Охотника и вестей, которые он принесет.
— Должен воротиться к вечеру. — Старик наставил кинжал на скворца. — Если нет, мы поймем, что предвещала эта птица.
Родичи погрустнели, опустили руки. Скворец покружил по хижине, снова прокричал галкой и выпорхнул в дверь. Птица летела против солнца. Набожа и остальные поспешно притронулись к губам, к земле.
Подавленные, собирались они на работу в поля: сменяли ночные рубахи на рабочие платья, задубевшие от грязи и провонявшие потом, завязывали на ногах изношенные клочья кожи, делили хлеб, который съедят в полдень. Набожа, как и остальные домочадцы, старательно избегала упоминания о птице, надеясь избавиться от дурного знамения.
Старый Охотник вернулся на Черное озеро ближе к вечеру Самой первой его заметила Набожа, из золотистой пшеницы внимательно следившая за прогалиной.
— Старый Охотник идет! — крикнула она, и работники принялись вглядываться вдаль, озирая дорогу. А потом Молодой Кузнец, выйдя из кузни, позвал всех, поскольку он теперь был первым человеком.
Сородичи покинули поля и безмолвно обступили Старого Охотника, пока тот снимал с плеча узелок с пожитками.
— Скверные новости. — Охотник сделал добрый глоток из питьевого меха. — О Кузнецах я ничего не слышал, кроме того, что они пошли на юго-восток с воинами Вождя. — Он взглянул на Молодого Кузнеца: — Некоторые из них вернулись. Большинство никогда не вернется. Говорят, что тех, кто ушел к мятежным племенам, совсем немного.
— Была битва? — спросил Молодой Кузнец.
— Короткая. Два дня.
— Но они не проиграли? Ты сказал, племена еще держатся.
— Каждый из людей Вождя, кто присоединился к мятежным племенам на западных высокогорьях, передал весточку в Городище, а твоя родня — нет.
Молодой Кузнец помрачнел. Набоже очень хотелось подойти к нему, притянуть его голову к груди, убаюкать, прошептать, что он справится, что он сильный. Его мать с бесстрастным лицом и высоко поднятой головой стояла рядом с ним. Она даже не дотронулась до сына, не обняла, чтобы утешить и ободрить.
— Вести будут, — сказала она.
Некоторые женщины из клана Кузнецов заплакали, малыши прижались к их ногам.
Старый Охотник снова отпил из меха, утер рот тыльной стороной ладони.
— Говорят, одиннадцать вождей, и наш тоже, принесли присягу на верность римлянину по имени Клавдий. Говорят, он вождь всех вождей, этот Клавдий. А еще говорят, что он позволил всем покорившимся вождям править своими племенами как прежде. Вождь, получается, так и будет забирать себе две трети нашего урожая пшеницы, ржи и овса. Из этого он станет платить долю Риму.
Набожа переводила взгляд с одного лица на другое. Многие хмурились, кто-то прикусил губу. Глаза Молодого Кузнеца словно остекленели. Наконец он моргнул. Слишком сильный удар постиг его, чтобы он смог произнести слова утешения, показать себя истинным первым человеком.