Дождь шел уже восемнадцать дней, когда Старый Охотник принялся ходить по домам, советуя беречь каждую каплю молока: лучше сделать из него твердый сыр, которого хватит, чтобы пережить Зябь, а не тратить молоко на кашу или творог, который болотники любили есть с хлебом. Через три дня глава деревни пришел опять. «Оставшиеся припасы пшеницы и ячменя нужно урезывать», — сказал он. И потом, за несколько дней до того, когда работники обычно брались за серпы, на пшенице показались первые мелкие овальные пятна гнили. Мужчины продолжали храбриться. Еще не все потеряно, говорили они и указывали на западные высокогорья, едва различимые на фоне облачного серого неба. Возможно, за этой пеленой небо чистое. У них оставалось пять дней, может быть, чуть больше: потом в полях спасать будет нечего. Женщины падали на колени, взывая к Матери-Земле.
Дождь по-прежнему не прекращался, и Набожа перестала постоянно думать о поцелуях и ласках. Не будет пшеницы для Вождя, останутся пустыми закрома — жди друида, который станет сверлить селян таким свирепым взглядом, что какой-нибудь несчастный обязательно упадет на колени и сознается в оскорблении Матери-Земли.
И вскоре друид явился верхом на лоснящейся гнедой кобыле, в развевающемся белом одеянии, с длинной курчавой бородой.
— Мать-Землю нужно умиротворить, — заявил он. — Но никакой жертвы не будет достаточно, покуда не покается тот, кто преступил закон.
Его тяжелый взгляд переходил с лица на лицо. Дети захныкали. Вперед никто не вышел.
— Ваш сосед, увидев выступающие ребра своих детей, укажет пальцем на виновного. Так пусть ему хватит здравого смысла выйти вперед.
Наконец на землю свалилась работница, придерживая руками живот, в котором носила пятое дитя. Она всхлипывала и что-то бормотала, постоянно трогая рукой губы и землю. Наконец стало понятно, что она не всегда закапывала порцию вечерней трапезы, причитавшуюся Матери-Земле. Ногти Набожи впились в ладони: неужели отчаянные попытки матери накормить потомство — большее преступление, чем ее пренебрежение к растущим невзгодам жителей деревни?
Их всех собрали под дождем в Священной роще.
Селяне жались друг к другу под шестью молодыми дубками и одним древним дубом невиданного обхвата. Набожа часто приходила сюда. Мать-Земля казалась ближе среди узловатых ветвей со свисающими с них шарами омелы, среди стволов, покрытых изломами коры, шелковистой от мха, растущего на обращенной к северу стороне. Но сегодня все было иначе: роща казалась темной и зловещей, а почва — более топкой и слякотной, чем пышный, сочный мох трясины.
Когда Старый Дубильщик и Старый Пастух приволокли в рощу блеющую овцу, все взгляды устремились на них. Три здоровых копыта животного упирались в грязь, словно оно знало, для чего предназначен древний каменный алтарь, словно дождь не смыл глубоко в почву кровь, орошавшую плиту.
— Проклятая овца, — прорычал Старый Дубильщик и сплюнул в грязь, а Старый Пастух нетерпеливо и злобно дернул за веревку.
Молодой Кузнец взглянул на друида, чей кивок выражал скорее снисходительное терпение, нежели истинную озабоченность.
— Эта овца не порченая, она сильная матка, — подал голос Молодой Кузнец. — Старый Пастух говорит, ей бы неделю-другую по грязи не бегать, глядишь, копыто и заживет. За последние три года она принесла несколько двоен. Пожертововать такой овцой значит ослабить стадо. Не вижу, почему бы Матери-Земле не удовольствоваться лисицей или зайцем, особенно теперь, когда гниет пшеница.
На мгновение Набожа увидела в Молодом Кузнеце его отца: смелый нрав и ровный, исполненный достоинства голос. Друид вытянул губы трубочкой, выдохнул, словно раздумывая, затем, отмахнувшись от соображений Молодого Кузнеца, стал взбираться на развилку старого дуба. На боку у него висел позолоченный серп. Этим серпом он срезал шары омелы, из которой сплетали венок: так делалось всегда, когда приносили в жертву животное. Он выбрал двух девушек, чтобы держать прямоугольник белого холста, в который упадет отрезанный шар. Взяв полотнище за углы, девушки растянули его. Лица обратились вверх, к дождю и к дубу, на котором друид остро отточенным лезвием отсекал омелу. Люди угрюмо сутулились, переступали ногами в промокших башмаках. Набожа прикрыла глаза и представила широкое крыло Матери-Земли, укрывающее рощу от дождя, а затем веющее над полями, чтобы удалить влагу с пшеницы, ячменя, овса. Но когда Набожа открыла глаза, на нее смотрела все та же унылая действительность. Срезав омелу, друид спустился на раскисшую землю и, соорудив венок, водрузил его себе на голову.