— Стало быть, вспомнил о тебе Вождь.
— Я ударил по рукам с торговцем по имени Везун.
— Везун!
— Скучная работенка. Колышки для палаток, сейчас, по крайней мере. Но это ничего.
— Идем же, я набрала яиц на целый пир. — Она обнимает его за пояс, берет меня за руку.
Что Лис? — спрашивает отец на ходу.
— То здесь, то там.
— Сейчас он здесь? — затаив дыхание, спрашиваю я.
Матушка раскачивает мою руку взад-вперед, словно отмахивается от ответа.
— Только что вернулся.
— Откуда?
— Он никогда не сообщает. — Матушка разжимает ладонь, показывая, что не знает. — Но коня загнал.
— Они опять ездят по селеньям, — говорит отец. — Везун сказал, друиды сейчас в Бревенчатом Мосту. Мутят племена.
— Как ты и предполагал. — Радость начисто уходит с лица матушки, и она выпускает мою руку.
— Что-нибудь еще… — Отец не заканчивает фразу. Мы знаем, что он имеет в виду: были ли еще какие-нибудь изуверства со стороны Лиса.
Мать отрицательно качает головой.
Я гляжу на поля, уже слегка подернутые зеленью.
— Пшеница всходит, — говорю я, пытаясь щебетать птахой, поющей утреннюю песенку, но голос мой жалок. Лис остается на Черном озере, и никто из нас не верит, что мы в последний раз были свидетелями его жестокости.
Едва я успеваю распаковать бронзовый светильник, сосуд с оливковым маслом, сыромятную шкуру и отрез некрашеной шерстяной ткани, завернутый в мой плащ, как в дверях появляется Охотник. Он окликает меня и, когда отец подходит узнать, в чем дело, поясняет:
— Мать тебя спрашивает.
Я проводила долгие вечера, ухаживая за его хворой матерью: расчесывала волосы, растирала руки и ноги, поила отваром душистой фиалки, чтобы ей легче спалось. Стоя одной ногой в Другом мире, с поврежденным рассудком, она время от времени отпускает на волю мысли, дребезжащие в голове. Я расспрашивала ее, даже допрашивала, вытрясая все, что можно. И сейчас, хотя меня тащат из дому прямо с порога, я буду рада поводить гребнем по редким волосам, оттягивая неизбежную встречу с Лисом.
— Ты видела, как матушка выбрала Арка в супруги? — спрашиваю я мать Охотника.
Она оборачивается, с сомнением смотрит на меня. Конечно, она была там, как и всякий, рожденный на Черном озере.
— Сам пир я плохо помню, — признается она, — а вот костер! Такой праздник в ту ночь был. — Она похлопывает меня по руке, словно извиняясь за теплые слова о торжестве в честь первого брачного союза моей матери. — Твой отец любил твою матушку даже тогда, — говорит она. — В ту ночь он напился в дым и рассказывал всем и каждому, что однажды она станет его супругой.
Мне нравится эта затея: искать прибежища в пьяной уверенности посреди Просвета, обернувшегося для отца несчастьем.
— Твоя матушка и Арк… — На губах старухи появляется почти девичья улыбка. — Всё-то они миловались! В деревне судачили. То в высокой траве укроются, то пару шагов от пшеницы отойдут, чуть ли не с серпами в руках, то на вершине Предела или в лесу, как только начнет смеркаться.
Я откладываю гребень, боясь нарушить мерный поток ее слов, но затем подходит Охотник, нависает над нами, сложив на груди руки.
— Удалась у отца мена? — спрашивает он, хотя определенно видел, что тележка вместо котлов была нагружена железными брусками.
— Да.
— А что за купец?
Я пожимаю плечами, поскольку не могу сказать сопернику отца, что железом его наделил человек, снабжающий римскую армию.
— Я ткани ходила смотреть.
— Ты бродила по Городищу совсем одна? — удивляется он.
Я провожу гребнем от лба старухи к макушке, от макушки к затылку.
— А я бы тебе с собой куропатку дал, — говорит он.
— Мы все ценим твою щедрость.
Он упирается руками в ляжки и пригибается так, чтобы встретиться со мной глазами.
— Ты знаешь, что у меня в Городище есть друзья, — говорит он.
С великим усилием его мать поднимается на дрожащих ногах:
— Я теперь посплю. — И безжалостно, как месть, добавляет: — Ты дашь девочке куропатку.
Дома я застаю стол, накрытый для пира: четыре кружки, четыре тарелки, блюдо с яичницей и другое — с твердым сыром и хлебом. Отец отвлекается от разлития медовухи и кивком указывает на куропатку:
— Стоило притащить тележку железа, и Охотник загорелся заключить мир?
— Куропатка? Расщедрился, — говорит матушка. — Вы вовремя вернулись.
Она зовет Лиса, и тот появляется из своей ниши как раз в тот момент, когда я собираюсь объяснить, что куропатку получила вовсе не поэтому.
Обычно мы сами обслуживаем себя, но матушка знает, насколько проголодались мужчина и девочка, проведя в дороге шесть суток, а также знает привычку Лиса брать больше, чем положено. Пока она раскладывает еду, я гляжу на отца. Тот кивает, и я бросаюсь в свой угол за оливковым маслом, в который так вкусно макать хлеб.