Очнувшись, я возвращаюсь к действительности. Меня трясет, я понимаю, что вызвала видение, заставила его появиться. Это могло бы показаться знаменательным, своего рода достижением — провидица оттачивает свое искусство, — вызови я что-либо иное, нежели бойню соплеменников.
Лис рычит:
— Говори! Говори, что видишь!
— Римляне в шлемах и броне маршируют стеной, прикрывшись щитами. Они идут по телам — телам наших людей. Павших не счесть, они разбросаны по всей долине.
Лис каменеет лицом, складки на щеках делаются глубже.
Я знаю: он убежден, что соплеменники должны сражаться, что боги требуют изгнания римлян. Мое пророчество сделало меня в глазах друида препятствием к достижению цели.
— Любой из нас может описать то, что она видела. — Отец стоит на пороге хижины. Взгляд его тверд, голос спокоен и легок. — Ты забыл, что римские солдаты сидели у нашего очага.
— Ты забыл, что она и предсказала их появление, — огрызается Лис.
— Мы уже много лет назад знали, что когда-нибудь римляне придут на Черное озеро.
Взгляд Лиса падает на змеиный скелет, который он все еще держит в руке.
— Сознайся, Хромуша, ведь это ты положила скелет на алтарь? — говорит отец, пристально глядя на меня. Лги, признайся в жульничестве, забудь об истине!
Лис заставил меня предсказывать. Однако он рассчитывал на удачное откровение, а я предсказала гибель племен. Но отец знает, что Лис отбросит любую истину, противоречащую его убеждениям, и предлагает выход: опорочить мой дар. Тогда мое неблагоприятное пророчество не будет иметь силы.
Я вздрагиваю, когда Лис вопит:
— Сознайся!
Мой взгляд тверд.
— Это я положила кости на алтарь, — говорю я сильным, ясным голосом.
Лис поворачивается к сестрам:
— Ваша подруга не умеет предвидеть. — Он выплевывает обвинения: — Она вас обманывает! Притворяется!
Сестры сжимаются от страха. Оспинка начинает всхлипывать и глухо, жалобно подвывать.
— Эта лишь игра, когда она, — Лис презрительно хмыкает, — оставляет кости, а на следующий день сообщает, где их найти. Кто еще играет с вами?
Долька откашливается.
— Обычно это камешки, — говорит она. — Кости были только один раз. Мы больше так не играем. Уже много лет не играли.
— Я спрашиваю: кто еще?
— Заячья Губа и Луна, — отвечает Долька. — Иногда Младшая Рыжава.
Оспинка отрывает лицо от груди сестры:
— Крот. Молодые Пастухи.
— Еще кто?
— Вторуша, — говорит Долька.
Лис выжидает, его взгляд переходит с Дольки на Оспинку. Он швыряет кости в очаг и говорит:
— Расскажите своим друзьям, что Хромуша их обманывает. Она ничего не может предсказать.
Вы слышали ее признание. — Он сжимает кулаки и ревет: — Лжепророчица живет среди нас! — Сузившиеся от ярости глаза перебегают с отца на меня. — К ночи соберемся в Священной роще, — объявляет он.
Во рту у меня разливается вкус металла. Сопровождающая его белая вспышка отдается сильной болью в голове. Руки взлетают к глазницам, и я чувствую, как оседаю на пол, соскользнув со скамьи.
Я вижу матушку, переворачивающую детское место — округлое, гладкое, глубоко пронизанное венами, синевато-красное, как кусок мяса, и, что важное всего, совершенно неповрежденное. Она кладет руки на живот Хмары, ощупывая матку, уже не рыхлую, а плотную, съежившуюся до размера мужского кулака. Берет на руки новорожденную девочку, отнимая ее от груди Хмары, и дитя пронзительно вопит. «Уж ты старшим спуску не дашь», — говорит матушка.
Она вытирает с новорожденной восковидную смазку, небольшие сгустки крови. Остается лишь помыть младенца между ножек, когда в хижину врываются Долька и Оспинка. С их плащей стекают дождевые капли, раскрасневшиеся щеки облеплены мокрыми волосами. Оспинка подбегает прямиком к Хмаре и утыкается лицом в сгиб ее руки, не обращая внимания на кровь, блестящий пупок, красносинее мясо. Долька стоит у двери и трясется, озирая сцену, пока не предназначенную для ее глаз.