— Друид! — вскрикивает она и тоже начинает плакать, судорожно всхлипывая. — Он превратит нас в камни!
Матушка хватает Дольку за плечо.
— Хромуша? — спрашивает она. — Что с Хромушей? — Но Долька лишь рыдает, и матушка трясет ее, трясет так, что Хмара делает тщетную попытку приподняться с тюфяка:
— Набожа!
Девочки ревут и шмыгают носом, задыхаясь, истекая соплями и размазывая их ладонями. В промежутках они выдыхают, что я врунья, что я положила камень в лужу и змеиные кости на алтарь, что я описывала тела, разорванные и разодранные гвоздями римских сапог, что Лис ненавидит их игру, что они не хотят превратиться в камни или зверей, что они назвали другие имена, что друид выгонит их всех из деревни.
Глаза матери мечутся, словно она хочет сбежать из хижины, от этой бессвязной болтовни, но сперва ей нужно освободиться от младенца, которого она держит на руках.
Долька говорит:
— Сегодня вечером в роще он принесет жертву.
Матушка сует вопящий сверток к груди Хмары и поворачивается, чтобы уйти.
— Лапушка-а… Моя любимая овечка-а… — всхлипывает Оспинка и снова разражается рыданиями.
Долька говорит:
— Я рассказала ему, как мы ее выхаживали. Он и слушать не хочет.
Матушка опирается ладонью о стену:
— Он собирается зарезать Лапушку? Ты уверена?
Оспинка кивает и закрывает руками угрюмое заплаканное лицо.
Долька вытирает глаза подолом и скулит:
— Он велел нам найти Пастуха и сказать ему, чтобы готовил тварь — овцу с кривой челюстью, сказал он.
— Успокойся, — утешает дочку Хмара, гладя ее по волосам. — Успокойся.
Но сестры не успокаиваются. Матушка, даже не вспомнив о плаще, выбегает за дверь, в проливной дождь.
Очнувшись, я обнаруживаю себя на тростнике. Разномастные корешки и листья, свисающие с потолка, постепенно обретают ясные очертания. Потом я вижу руку отца, прохладной влажной тряпкой промакивающую мне лоб.
— А Долька и Оспинка? — спрашиваю я.
— Ушли. — Он прижимает к губам палец. — Теперь помолчи. Отдыхай. Ты сомлела. Долго не приходила в себя.
Я хочу приподняться на локте, но отец кладет мне руку на плечо, мягко опускает на тюфяк.
— Лис? — шепчу я.
— Обходит хижины, — отвечает отец. — Вечером мы принесем в жертву овцу. Так сказал Лис, когда ты обмерла.
Облегчение подобно грому: туча разверзается, дождь проливается на землю.
— Надо привести матушку, — говорит отец. — Я быстро.
Но она уже оставила Дольку, Оспинку, измученную Хмару с малюткой. В любой момент вымокшая до нитки матушка может вбежать в дверь.
— Она уже идет.
А Лапушка? Я сжимаю пальцы в кулак — за нашу овечку. Сперва щенок Охотников, теперь Лапушка. Самый бессердечный выбор, который только может сделать Лис, таким образом предупреждая нас: еще одного предательства он не потерпит — ибо именно предательством друид считает мое описание погибающих соплеменников. Он не потерпит этого ни от моих домашних, ни от меня самой — девочки, быстро возведенной в звание пророчицы и столь же быстро низложенной до уровня порченой лгуньи.
ГЛАВА 24
НАБОЖА
Набожа отложила в сторону круглую веялку. По дороге к отхожему месту она все еще горячо надеялась, что ошибается. Но затем, присев над смердящим выгребом, провела рукой между ног и увидела кровь на кончиках пальцев — свидетельство того, что Мать-Земля не благословила ее младенцем.
Шесть лун назад они с Арком вступили в союз, и до сих пор с приходом новой луны она чувствовала, как набухает грудь, ощущала тяжесть в животе. Прошлой ночью она проснулась от знакомого чувства. Вместо того чтобы сонно перевернуться на другой бок, она раскрыла глаза. Словно лезвие спелый плод, ее оцепенение пронзила мгновенная уверенность: завтра придут крови.
Когда пшеница налилась золотом, вместе с другими работницами Набожа взялась за серп, вязала срезанные стебли в снопы и таскала с полей вьюки. Уже двенадцатый день они разбирали сжатые снопы, колотили тяжкими цепами налитые колосья, а затем топтали побитые остатки, пока не высвобождалось зерно. И только нынче утром наконец приступили к более легкой работе: насыпали пшеницу в обтянутое кожей веяло и встряхивали, подбрасывая зерно в воздух. Труд этот был в охотку: приятно следить, как ветер уносит полову и зерно, падающее в веяло, становится чище. Обычно за работой они пели. Но в этот урожай, когда она вернулась с выгреба, радость не пришла, и Набожа не подхватила песню, встряхивая веялку.