ГЛАВА 32
НАБОЖА
Набожа взяла Молодого Кузнеца в супруги после того, как Правда напророчил, что она родит во время Роста. Она заметила, что с той поры Кузнец не просто ходит — он летает от счастья. И еще заметила, что он куда реже откладывает молот, чтобы размять плечо, — похоже, оно теперь меньше беспокоит его. Когда они шли куда-нибудь вместе, Кузнец окликал Охотника или Песельника и у них на глазах обнимал Набожу, словно напоминая им — а может, и самому себе, — что сподобился заполучить ее в супруги. Теперь он смеялся часто и от души, и возле уголков глаз у него разбегались белые лучики — крохотные незагорелые бороздки в коже, и однажды Набожа притронулась к этим лучикам. Обычное дело для супруги, и он, как тоже нередко бывало, потянулся к ней и прижал к себе. На мгновение она пожалела, что дотронулась до него, но отмахнулась от этой мысли — как и в тот раз, когда у нее чуть не слетело с губ другое имя, или когда она лежала в объятиях Молодого Кузнеца, еще разгоряченная любовным пылом, и поняла, что представляла себя не с ним, а с Арком.
За столом Стряпуха подносила сперва Молодому Кузнецу, затем его матери, потом двум оставшимся супругам его братьев и их детям. Набоже подавали последней, ибо она была крестьянкой от рождения и крестьянкой оставалась. Это означало, что ей надлежало жевать хрящи, высасывать мозг и обгрызать с костей скудные остатки мяса, а в те разы, когда Стряпуха раздавала порции невнимательно, Набоже могло не достаться ни ложки мокричника. Но Молодой Кузнец перекладывал ей со своей тарелки стегнышки и бедрышки, нежные кусочки оковалка, самые толстые ломти вырезки. Она отнекивалась, говорила, что обойдется, что ей даже костный мозг — лакомство. «Ты моя супруга, — отвечал он. — Ты из Кузнецов».
Однажды Набожа сказала:
— Твоя матушка больше не сердится, когда ты отдаешь мне лакомые куски. Она подарила мне отрез крашеной шерсти. И еще ходила к Старому Охотнику и просила за меня.
Его матушка и впрямь ходатайствовала перед старым Охотником: мол, Набожа — знахарка Черного озера, ее надо беречь, деревня без нее не обойдется. Нехорошо, что целительница без продыху трудится в полях от рассвета до заката, не имея возможности готовить лекарства. Разве сможет Старый Охотник обходиться без отвара из одуванчиков, благодаря которому его лицо не наливается краснотой, как вымя недоенной овцы? В конце концов тот дрогнул, и Набоже было даровано разрешение покидать поля после полудня.
— Она переменилась ко мне? — спросила Набожа.
Молодой Кузнец взял ее руку, накрыл ладонями:
— Над нами только Охотники, да и то потому, что мои родичи обладали храбростью, которой нет у их клана. Я в долгу перед отцом и братьями и обязан вернуть звание первого человека. Ты можешь помочь мне, зачав нового Кузнеца.
— Я крестьянка.
— И поэтому должна держать спину еще прямее.
Впрочем, Набожа считала, что деревенских не обманут ее расправленные плечи, гордо поднятая голова. Ей придется работать в полях, ибо такова ее доля, покуда она не ослабеет и Старый Охотник не решит, что подошло ее время уйти на покой. Теперь ей позволили бы отдохнуть в старости, ведь у Набожи появилась родня, которая кормила ее. В отличие от Старца, она не испустит свой последний вздох в поле.
— Кузнецы опять возвысятся, — заявил Молодой Кузнец. Он смотрел решительно и прямо, куда-то мимо нее.
Набожа осторожно высвободила руку из его ладоней. Она не сумела бы объяснить причину, но отчего-то ей стало не по себе оттого, что он мечтает о большем, лелет свои планы.
— Мы не бедствуем.
Он упорно смотрел вперед, в какие-то иные времена.
— Наш лежак полон мехов. Мы едим мясо. У меня есть отрез богатой ткани.
— У тебя будет еще больше. — И он вновь взял ее руку и накрыл своими ладонями.
Набожа часто бывала на болоте — чаще, чем приличествовало, и всегда по темноте, когда сородичи жались ближе к очагу. Она ходила без факела, нащупывая корни и камни носком башмака, и, скорчившись на дальнем конце гати, выла и причитала, как в тот день, когда пропал Арк, словно это было вчера. Наплакавшись, ложилась на бок и смотрела в густой болотный мрак. После рыданий приходило изнеможение, предвестье блаженного состояния между явью и сном. Она блуждала по этой узкой полоске, по грани, где Арк полностью занимал ее мысли: его удлиненное лицо и внимательные глаза, светлые ресницы и брови, мягкий изгиб пятна в форме полумесяца на щеке, слипшиеся от влаги тонкие волоски на шее. Она вызывала его в воображении и усталым рассудком узнавала на щеке его горячее дыхание, его легкую ладонь на спине.