Во время первой ночевки в вагоне, проснувшись как-бы от толчка, Львов увидел большеголовую коренастую фигуру, как ни в чем не бывало укладывавшуюся на противоположную скамью. Неужели Абу-Синг старался восстановить истинную личность Львова по несвязному бормотанию спящего? Зачем?
Поезд несся вперед через горные расселины. Горбатые мосты, широкие поля, разгороженные на маленькие квадраты… Львов с отвращением закусывал на грязных станциях, смотрел в окно, ходил по вздрагивавшему полу вагонов между дремлющими или громко беседующими путешествен-никами-китайцами. С внутренним содроганием снова возвращался в свое отделение. Он проклинал обстоятельства, заставившие его связаться со всей этой темной историей и, некоторое время равнодушно просидев под вопросительными взглядами Синга, снова шел в однообразную прогулку — по гремящим, бегущим вдаль вагонам.
В узком проходе одного из крайних купе стоял хорошо одетый китаец. Он размахивал руками и кричал на весь вагон. Его слушатели одобрительно кивали голыми макушками выбритых голов. Только двое — с щетинистыми головами и мускулистыми руками и шеями, в синих грязных балахонах и коротких штанах, не принимали участия в общем оживлении. Оратор говорил:
— Иностранных душителей пора изгнать из Китая. Подумайте, о, внимательные! Всем нам, китайским коммерсантам, приходится быть их подручными или закрывать свое дело. Кто освобожден от того налога, под тяжестью которого рыдают китайские купцы? Кто скупает за бесценок и увозит за океан все материи, хлопок, чай, произведенные нашими руками? Кто ввозит плохие товары и имеет возможность продавать их на много чохов дешевле здешних? Наши рабочие голодают, наши лавки закрываются. Кто выколачивает все богатства из «благословенной страны»? Кто, как не эти проклятые белые дьяволы?
Прислушивавшийся к разговору Львов почувствовал у затылка чье-то тихое дыхание. Он обернулся. Сзади — Абу-Синг. На его темном лице выступало загадочное выражение.
— Обращаете внимание? — Синг кивнул на говорящего. — Вот кто проповедует сейчас независимость Китая. Это представитель нашей окрепшей буржуазии. Ему тесно вместе с иностранным конкурентом. А те двое, в синих балахонах, — они не говорят ни слова. Они знают, чьими руками будет добыта эта независимость.
Синг приостановился, следя за выражением лица собеседника.
— Эти кули — простой народ — тоже стремятся к свободе, но пока они думают чужими головами. Пока они не чувствуют сами, какую выгоду даст им изгнание иностранцев. Они еще не понимают, что та революция, которой мы ждем, будет похожа на вашу февральскую, а за февралем следует Октябрь…
Львов мучительно почувствовал, что Синг непременно хочет втянуть его в этот разговор. Он должен показать здесь свои коммунистические познания. Но как показать то, чего нет и никогда не было? Глаза Синга, сверкавшие черным пламенем, погасли. Он ждал. К счастью, затруднения Львова совершенно неожиданно исчезли благодаря тому же красноречивому купцу.
Продолжая ораторствовать, он незаметно повернулся к Львову и вдруг увидел его лицо типичное лицо одного из тех иностранцев, против которых была направлена его речь. Перемена произошла мгновенно. Оратор смолк на полуслове. Подобострастно сгорбившись, он пробрался на свое место к окну и сделал вид, что очень заинтересован жалкой деревушкой, развертывавшейся впереди. И только когда страшный белый дьявол исчез за захлопнувшейся дверью, смелый борец за свободу решился окинуть робким взглядом своих притихших собеседников…
Поезд подходил к Хань-Коу. В купе — пятерка. Абу-Синг плотно прикрыл дверь в коридор. Пять бритых голов с жадным любопытством склонились друг к другу. Одутловатый Шанг извлек из складок халата небольшой пакет, скрепленный черной печатью.
2. Цена секретного документа
Пятеро посланцев прочли под грохот и свистки приближавшегося к Хань-Коу поезда:
«Именем дымящегося лица опозоренной страны и великого Черного Дракона. Вот средство проникнуть в недоступный монастырь Бао-Дун. Знающий истину знает, что эта крепость населена последователями одной из тайных религий, которыми полон Тибет. Избранники Дракона, узнайте историю этого смешного мудрецу, но близкого сердцам многих — учения.
В далекие времена, — говорят священные книги Бао-Дун, — когда Бодисатва, Будда, проходивший сквозь земные искушения, скитался по ветряным ущельям и снеговым горам Тибета, остановился он на ночлег в хижине одного из горных охотников. Дочь охотника — прекрасная Бао-Дун, с волосами мягче шелка и кожей белей молока, ласково приняла скитальца, накормила дзямбой и бараниной и приготовила место для сна. И отметил Бодисатва ее красоту в своем сердце и призвал к себе на ложе. Так проходящий через все прегрешения прошел через грех земной любви. Так семя великого бога было заронено в утробе грешной женщины.