Астре ощутил пульсацию боли и сквозящий из-за двери страх.
— Отпирайте, сонные тетери! — послышался мальчишечий голос. — Тут на мне дружок ваш кулём лежит!
Сиина торопливо растормошила парней на полатях. Астре спрятал в рукаве столярный нож.
— Открывайте!
Дверь пнули.
— Не врёт, — коротко бросил Марх, всегда отличавший правду от вымысла.
Проснувшиеся дети испуганно жались друг к другу, словно замёрзшие пташки.
— Ты кто? — громко спросил Астре. — И что за дружок?
— Да Генхард я! Генхард! — взволнованно сообщил мальчишка. — А этого звать как-то не по-нашему, не помню я! Он по дереву мастер, вроде как. Всякие плошки да ложки делает. Забирайте его, зря я пёр что ли?
Переглянувшись с остальными, Рори пошёл снимать засов. Марх встал чуть поодаль, накладывая на тетиву стрелу. Сиина застыла у окна, до дрожи сжав ладонь Астре. Предчувствие не обмануло её.
Из сеней дохнуло холодом и сырым запахом дождя. В проёме появились две фигуры. Рори тут же побежал снимать Илана со спины мальчишки. Генхарду было лет четырнадцать на вид. Бедняга согнулся в три погибели, с носа и повисших сосульками тёмных волос капала вода. Грязный след растоптанных башмаков тянулся от самого порога.
— Вот и ладно, — пробормотал он, опасливо косясь на Марха. — А я-то пойду. Пойду я. Больно надо мне с вами, обормотами, связываться.
Он развернулся и собрался бежать, но Рори проворно сгрёб мальчишку в охапку свободной рукой.
— Так ведь, чернодень скоро, — пробубнил он сочувственно. — Куда пойдёшь-то? Обсохни хоть.
— А я и в лесочке схоронюсь! — завопил Генхард, извиваясь ужом и пытаясь укусить Рори. — А ну пусти! Пусти меня!
Не тут-то было. Хватка у плакальщика была железной.
— Тащи его внутрь! — скомандовал Марх, подставляя спину для Илана.
Мальчишку вытолкнули на середину комнаты и обступили со всех сторон. Сиина только краем уха слышала разговор. Она подтапливала печь ради горячей воды и металась от кладовой с настойками и травами к стонущему брату. Он весь был в синяках и кровоподтёках. Нос сломан, губы разбиты, лицо вспухло так, что от карих глаз одни щёлочки остались.
Дети при виде него забились в угол. Только Яни подошла совсем близко и погладила по слипшимся, тёмно-рыжим волосам.
— Больно, да? — спросила она.
— Не мешайся, — подтолкнула её Сиина. — Иди к остальным.
Яни стащила с соседней лавки одеяло и отправилась в общую комнату, где вели допрос нового знакомца. Она протиснулась через старших, отбросила руку Марха и деловито, без тени страха укутала трясущегося Генхарда. Потом обняла крепко и спросила, глядя на него снизу-вверх:
— Ты теперь тоже с нами, да?
Мальчишка выпучился на неё.
— А я и говорю, — вступился за него Рори. — Обсохнет пусть, потом говорит. Всё равно чернодень.
— Ещё охаживать его не хватало! — завёлся Марх. — Может, тут целая толпа таких в кустах прячется, пока мы его греем, да жалеем!
— Эй, — Яни дёрнула парня за штанину. — Убери свою стрелялку. Иди, лучше, ставни затвори, чернодень скоро.
— Ты чего раскомандовалась, поганка мелкая? — вспыхнул тот. — А ну иди сюда! Сама у меня закроешь! Сначала рот свой бесстыжий, а потом и всё остальное!
— Ты у нас самый длинный, — фыркнула Яни, прищурив раскосые глаза и спрятавшись за Рори так, что видны были только две тугие рыжие косички. — У тебя руки, как оглобли, вот и закрывай сам. Я не достану.
— Зато язык у тебя до потолка достаёт! Что за дети пошли! — возмутился Марх. — Попадись мне только!
Он поворчал для вида, развернулся и нехотя поплёлся выполнять поручение маленькой хозяйки.
— Жить будет, — сообщила Сиина, появившись в общей комнате.
— Помочь надо? — спросил Рори.
— Нет, я сама.
Астре едва держался. Боль Илана выворачивала нутро. Жжение, жар, тошнота. Невыносимо.
— Яни, завари чаю, — с трудом подал голос калека.
— А с чем? — оживилась та.
— С малиной. Две горсти положи, — суетливо бросила пробегавшая мимо с полотенцем Сиина. — Ему пропотеть нужно. — Она мельком глянула на Генхарда и добавила: — И этому тоже.
Рори подвинул к печи стул и усадил на него мальчишку. Марх плюхнулся на лавку, вытянул босые ноги. На рукавах и штанинах пестрели полосы материи. Сиина подшивала их каждые полгода, но Марх рос быстро, и лодыжки всё равно оставались голыми, а руки открытыми до середины предплечий. Генхард, напротив, тонул в не по размеру большом подранном тулупе и грязных шароварах, подпоясанных не то скрученным платком, не то оборвышем скатерти. Великаньи башмаки, туго стянутые ремешками, едва держались на худых икрах.