Потом они хрустели свежим хлебом и редькой. Жадно грызли бараньи рёбрышки. Глотали воду из ближнего ручейка: лысый жадюга не удосужился дать Липкуду вина для согрева.
Девочка ела всё подряд. Как только Косичка закончил с готовкой и устроился на траве, она без спроса забралась к нему под кафтан и прилипла пиявкой. Разморённый сытным ужином Липкуд не возражал — вместе теплее.
— Ты прямо как саранча, — сказал он, икнув. — Маленькая, а прожорливая.
Элла продолжала деловито обсасывать рёбрышко. Она только сегодня узнала, что на костях бывает мясо. Раньше её кормили, как собаку — одними объедками.
Ближе к затмению Липкуду поплохело, и он не знал, почему. Голова сделалась чугунной, мысли вязкими, липкими — точь-в-точь холодец. Косичка испугался, что Гвен подсыпал в еду отраву, но Элла чувствовала себя хорошо, и это успокаивало.
Надолго останавливаться не стали: пришла пора подумать об убежище. Липкуд помнил, что ближе к пологим западным горам зеленели луга, где до поздней осени стояли омёты. На материке редко случался снег, но прикорм заготавливали почти все. Летом охапкам несли душистую сочную траву, весной и осенью рвали сухостой, зимой потчевали сеном. Немногие решались оставлять скотину снаружи в чернодни. Вдруг скрутится и удушится. Или убежит. Или волк задерёт. А то и шустрый сосед выскочит в самую рань да прирежет кормилицу. Такое бывало не раз, потому затмение приучило хозяев загонять животных в хлева и сараи. Сооружали их по-разному: и вплотную к дому — стена к стене, и в другой части двора. Но тогда объединяли строения глухой деревянной галереей, чтобы в любое время можно было покормить свиней, подкинуть в стойло коровам зелени или соломы, помочь разродиться козе, собрать куриные яйца. В чернодни не было ходу наружу, вот и приходилось делать кой-какие запасы.
Омёты начинали заготавливать только в конце осени, а убирали в середине зимы. Причина крылась в сырости Намула, рождённой обилием озёр, болот и дождей. После ливневых сезонов трава плохо и долго сохла, а чаще прела. Лишь к одиннадцатому триду приходила ветреная прохлада, туманы отступали, и тогда вместо силоса получалось неплохое сено.
Глаза Косички нет-нет и подёргивались дымкой. Кое-как, с помощью Эллы, ему удалось отыскать в темноте омёт. Непослушными пальцами он выдирал пучок за пучком, копая пещеру в мёртвой траве. Когда освободилось достаточно места, с трудом забрался внутрь. Девочка скользнула следом. Липкуд запрятал мешок подальше, чтобы зверьё не почуяло запах еды. Засыпал вход и рухнул без сил. Внутри было тепло. Воздух быстро согрелся от дыхания. Липкуд чувствовал себя пьяным без вина. Он пожаловался Элле на сильную боль в голове. Девочка гладила горячий лоб Косички холодной ладонью. Утирала пот. Он шумно вздохнул и погрузился в тревожный, тёмный сон.
Даже там что-то не давало ему покоя. Проносились вспышками образы. Крутились хороводы бессвязных слов. Резали уши разрозненные звуки. Липкуд ворочался, морщился. Он ни разу не помнил себя больным и не понимал, откуда эта пульсация в висках и подступающая к горлу тошнота. Мерзкие тёплые капли текли по затылку. Косичка взмок. Он успел подумать, что Элла в самом деле заблудшее привидение, пьющее его жизнь. Тьма наваливалась с новой силой. Давила. Сжимала. Вспарывала Липкуда, просачивалась в него. Ему хотелось кричать, но из горла вырвался лишь хриплый стон.
Элла поднесла к губам мех с водой. Косичка проглотил, сколько смог. Снова впал в беспамятство. Он потерялся во времени. Увяз в топком болоте из незнакомых голосов. Они что-то говорили, но Липкуд не понимал. Он слабо мотал головой. Плакал. Просил, чтобы отстали.
Звуки резко затихли. Косичке показалось, что он падает. Черноту пронзила очередная вспышка-образ: холмы с каменными строениями на вершинах. Липкуд никогда прежде не бывал в этом месте. Он не успел разглядеть мелочи. Картинка схлопнулась, а в голове прокатился каскадом оглушительный рокот: «Идти туда».
Липкуд с криком проснулся. Он тяжело дышал. Элла плакала.
— Ох… Жуть приснилась…
Жар отступил. Боль утихла. Косичка отёр влажные ладони о кафтан, шмыгнул и сказал:
— Пора бы поесть, а?
Девочка тут же замолкла.
— Все время так темно было?
— Нет. Ещё посветлее становилось. А потом опять темно.
— И долго уже?
— Долго.
— Вот тебе и плюшка с маком, — выдохнул удивлённый Липкуд. — Так я что ли весь чернодень проспал? А ты чего ревёшь, саранча? Всё подъела без меня?
Он сунулся к мешку и обнаружил, что Элла и не притронулась к еде. Липкуд ласково ущипнул её за нос. Потом опасливо расковырял дырочку и посмотрел наружу. Вдалеке мерцали весёлые огни Папарии. Затмение закончилось, и люди вышли на улицы.