— Н-на какой пойдём? — спросил он, со страхом оглядывая древнее кладбище, где было по меньшей мере десять курганов.
Филин, не долго думая, ткнул в ближайший и направился к нему. Его остановил воздух, хлестнувший по траве и проложивший путь к третьему холму.
— Всё п-просто! — трясясь, уверил его Липкуд. — Вот сп-прошись, и всё тут т-тебе ясно становится. У м-меня коленки подкашиваются только. П-прямо беда.
Филин тоже выглядел напуганным. Он опустился и осторожно коснулся примятых цветов.
Элла к четвёртому разу привыкла и думала, что так и должно быть. Она слишком мало знала о мире. Потянув Липкуда за рукав, девочка пошла по указанной духами тропинке. Ей хотелось поскорее закончить путешествие, спеть грустным шаманам песню и крепко, сладко уснуть.
— Который день с ней хожу, а до сих пор не знаю — человек она или привидение, — нервно отмахнулся Липкуд в ответ на удивление Филина. — Не пучь глаза! Самому жутко!
В сгущающихся сумерках они поднялись на вершину кургана, поросшего всё тем же переплетённым травой вереском. Гробы отличались размером и формой. Некоторые были сбиты из досок, другие выдолблены из куска цельного ствола. Какие-то располагались ближе к земле, какие-то дальше. Подпорки у всех были крепкие, дубовые, но по строению тоже разные. У одних просто четыре вкопанных в землю столба. У других те же четыре столба, но перекрытые настилом, на котором возвышался оплот мертвеца. У третьих между подпорками прибитые крест-накрест доски.
Папарийцы не соврали на счёт побрякушек. У Липкуда, будь он не так напуган, глаза бы разбежались от всевозможных бусин, кусочков кожи со странными символами, амулетов, брошей и лент. Встречались и неприятные находки вроде прядей длинных тёмных волос.
— Это он нас звал, — сказала Элла, указав на неприметный гроб, явно старинный, с потемневшими у основания замшелыми подпорками.
Тропа духов заканчивалась аккурат возле него.
Липкуд набрал в грудь побольше воздуха, несколько мгновений не дышал. Потом выдохнул и подошёл к могиле.
— Приветствую твои костяшки, — сказал он, скрестив на груди дрожащие руки. — Чего звал? Песен послушать или историй?
Ответ прозвучал в голове раскатом грома: «Надо копать». Никто, кроме Косички, этого не услышал. Липкуд вцепился в подошедшего Филина.
— Копай, говорит!
— Копать? — без тени страха переспросила Элла. — Вот тут? Где ямка?
— Какая ямка? — опомнился Косичка.
— Возле которой дорожка закончилась.
Втроём они сели возле могилы и принялись рассматривать небольшую вмятину, заполненную короткой, жухлой травой. Липкуд отёр холодный пот со лба и первым вырвал часть сорняков. Филин взялся подкапывать почву. Элла в это время гладила гроб грустного шамана и разговаривала с ним. Рассказывала, как они сюда добрались и какой мир вокруг.
В глубине пальцы Липкуда наткнулись на что-то твёрдое. Вскоре они с Филином обнаружили бутыль синего стекла, плотно закупоренную, по весу, кажется, пустую. Пробку никак не удавалось вытащить. К счастью, на предложение добраться до содержимого иным путём, призраки возмущаться не стали. Косичка схватил первый попавшийся камень и осторожно отколол горлышко. Внутри обнаружился пергаментный свиток, перевязанный шёлковой нитью. Липкуд торопливо срезал её ножом и впился глазами в незнакомые закорючки, знаки и символы, пестревшие на тонком, желтоватом листе. Он немного смыслил в грамоте, но тут не разобрал ровным счётом ничего. Показал на всякий случай Филину и Элле. Те тоже не поняли.
— И чего мне с этим делать? — поинтересовался Липкуд, воззрившись на гроб. — Я надеюсь, это не проклятие какое-нибудь! Нагоню ещё мор на всю округу!
Мёртвый шаман не ответил. Порыв ветра вырвал записку из рук Косички и унёс в тёмное, клокочущее небо.
Глава 23 Враг мой — друг мой
Теперь я знаю, почему переменился узор звёзд, и куда делось ночное солнце, о котором рассказывал учитель. Вчера мне было видение. Перед сном я просил разум показать что-нибудь важное. И он показал.
Я стоял во дворе дома, где прошло моё детство, и наблюдал, как ветер играет мокрым бельём, развешенным на верёвках. Это Ами устроила большую стирку. Всюду пахло её мылом из ромашки и клевера. Это был запах беззаботности, высокого неба и яркой травы.
Я смотрел на синие ступени крыльца с небывалой тоской. Казалось, Ами только-только вернулась в дом с пустой корзиной. Руки у неё всё ещё красные, а подушечки пальцев сморщенные от воды. Какой приятный самообман… Я не верил ему, ведь моя милая Ами давно умерла, а мне уже шестьдесят лет. И эти молодые руки не мои. А за дверью никого нет. Там пусто и темно.