На Евромайдане тоже кормят гороховым супом. В том числе. Очередь выстраивается длинная, и когда кто-то ломится вперёд, молча или объясняясь, на него шикают, тыкают и просят не нарушать. Разговоры отличаются от тех, которые я слышал в Мариинском парке, настолько, словно люди отделены друг от друга не десятком километров, а всем земным шаром, и держат оборону на разных полюсах.
Подходит моя очередь. Кроме горохового супа есть колбаса «Московская» и «Краковская», сало, лук, чеснок, маринованные огурцы, ломти отрубного хлеба. На них жирным слоем мажут тушёнку.
Беру бутерброд, пристраиваюсь рядом, наблюдая, как стремительно расходуются съестные запасы; мальчики и девочки в белых полиэтиленовых фартуках режут колбасу наспех, не глядя, толстыми кусками. За один съеденный бутерброд уходит – я пытаюсь считать – две палки «Краковской», одна «Московской» и три банки тушёнки. А очередь растёт, люди вежливо, но напирают. Кто оплатил банкет?
– Это вам, на Майдан!
На украинском говорит приковылявшая старуха в лоснящемся полушубке. Достаёт из раритетного пакета «Вона працює»[10] четыре банки тушёнки с уродливой головой хряка и ярко-красной надписью «Московская № 1».
– Спасибо, бабуся, – кланяется, принимая дар, усатый мужик в камуфляже.
Этикетка отклеивается, падает на грязный снег. С такого ракурса голова хряка кажется пёсьей, а название «Московская» звучит как издёвка, потому что со сцены, окружённой толпой с флагами Украины, «Правого сектора», Евросоюза, США, Польши, Финляндии и даже Новой Зеландии вещает Арсений Яценюк. За ним стоят Тягнибок, Кличко, Парубий[11], несколько батюшек.
– Мы должны уничтожить московского монстра!
Точно школьник стихотворение, читает Яценюк, а в сковороде Майдана, бурлящей, кипящей, «стреляющей» раскалённым патриотизмом, слышится одобряющий вскрик, ещё один.
– Наш главный враг сидит в Москве!
У Главпочтамта женщина торгует значками, шарфами, флагами с украинской символикой. Её лицо блестит, словно фарфоровое.
– Сколько значок?
– Двадцать гривен.
– Флажок?
– Тридцать гривен. Большой – пятьдесят.
Покупаю флажок, чтобы порадовать фарфоровую женщину, иду с ним, как малец на День Независимости. В Севастополе же в моде российские триколоры и лозунги «Севастополь – Путин – Россия».
Правда, здесь, в центре Киева, тоже есть Путин. Вот его три портрета, чёрно-белые, приклеенные к ситилайту. На одном – Путин стандартный. На другом – на его лбу перевёрнутая звезда и три шестёрки. На третьей – подпись «Зверь с Востока».
Странно, в Мариинском парке и на Европейской площади присутствия Путина я не ощущал. А здесь он на ёлке, на брусчатке, на сцене, и похоже, что в душах.
На Институтской я встретился с поэтессой. Она выронила «Дневники» Витгенштейна, и, раскрывшись, книга упала в лужу; тем летом по вечерам шли дожди.
– Калибан! – гаркнула поэтесса. И я не знал, чему удивляться больше – сержантскому голосу или отсылке к Шекспиру. – Подними книгу!
Я присел, хрустнув в коленях, протянул ей «Дневники». Поэтесса внимательно рассматривала меня. Я же не мог увязать друг с другом глаза, рот, волосы, уши; казалось – согласен, маньячий взгляд, но так было, – они существовали отдельно друг от друга.
– Как пройти к памятнику Пилипу Орлику на Липской?
– Могу проводить. Я сам туда…
Прощаясь у бронзового Орлика, она пригласила меня на поэтические чтения в Дом писателей. Я не собирался идти, но за час до мероприятия поэтесса напомнила о нём эсэмэской.
Чтения показались унылыми, чтецы – убогими, если бы не ямбы и хореи, я бы принял их за Секту Почитателей Боярышника и Пустырника, собирающуюся на лавочках в соседнем парке.
Но Дом писателей с его мраморными ступенями, витыми колоннами, фигурными барельефами меня ошеломил. Я всматривался в детали, и они вопрошали: «Ну почему ты не родился в то время, почему не стал писателем?» И тут же вызревали контрвопросы: «Вдруг не сложилось бы? Тогда готов ли я был отсидеть в лагерях? Или в психбольнице? Или пройти допрос в КГБ?»
– Ты отсутствовал, когда я читала! – возмутилась поэтесса после мероприятия. Я и правда несколько увлёкся Домом писателей. – Было совсем скучно, да?