- Если бы у тебя был учитель, - негромко сказал отец…
- Если бы у тебя был учитель, - повторил он, - которого ты бы очень любил…
- Профессор Колесов? - спросил я.
- Да, профессор Колесов… Если бы у тебя был такой учитель… Если бы он был для тебя больше, чем учителем… Ты понимаешь меня?
- Да, понимаю, - я тоже почему-то говорил тихо, почти шепотом.
- И вдруг бы выяснилось, что он ошибался…
- Как? - быстро спросил я.
- Да, вот представь себе, вдруг бы выяснилось, что он ошибался. Как бы ты поступил?
- Я не знаю, - нерешительно сказал я. - Я не знаю.
- Вот и я не знаю, - сказал отец.
Я никогда не думал, что большие ученые тоже могут ошибаться. Как же это так?
- Бывают в науке такие случаи, - словно отвечая на мои мысли, сказал отец. - Профессор Колесов, конечно, был очень крупным ученым, настоящим исследователем. Галина Аркадьевна уже рассказывала тебе: в последние годы своей жизни он пытался объяснить некоторые сложные процессы, происходящие в клетке. Процессы, которые пока еще очень мало изучены. И он выдвинул свою теорию - смелую, оригинальную теорию. Я не буду объяснять, в чем ее суть, ты все равно вряд ли поймешь. Да это и неважно. За свою жизнь у Колесова было немало интересных работ, но эта, последняя, была его самой любимой, наверно, он чувствовал, что она - последняя. Одни ученые и у нас, и за границей принимали эту теорию, другие - отвергали. Одни опыты ее подтверждали, другие ставили под сомнение. Короче говоря, чтобы проверить ее, нужна была еще долгая работа, надо было поставить сотни, а может быть, даже тысячи опытов. Сам Колесов не успел закончить свой труд, но он надеялся на нас, своих учеников. И мы провели эти опыты.
Отец помолчал немного и сказал:
- Теория Колесова оказалась неверна. Теперь мы знаем это почти определенно.
- Значит, Осинин был прав? - спросил я испуганно.
- Нет, - сказал отец. - Такие люди, как Осинин, правы никогда не бывают. И знаешь, почему? Потому что у них нет своих взглядов. Они - как рыбы-прилипалы. Но дело не в этом. Дело даже не в том, что теория Колесова оказалась ошибочной. В настоящей науке ничего не бывает бесполезным. Даже ошибки. Знаешь, когда я приезжаю в незнакомый город, и у меня есть время, я люблю искать нужную мне улицу сам, ни у кого не спрашивая. Сначала идешь в одну сторону, возвращаешься, идешь в другую. Зато потом уж будешь знать весь город, как свои пять пальцев. Так же и в науке. Только спросить, куда идти, здесь уж, действительно, не у кого. Так что ошибок не надо бояться. Но вот когда я вспоминаю, как дорога была Колесову его последняя работа, как волновался он, как загорался весь, когда говорил о ней, как верил он в свою правоту, я не могу, понимаешь, не могу…
Отец замолчал. Он стоял, по-прежнему повернувшись к окну, я видел только его темную спину, он словно вовсе и не со мной говорил, а просто думал вслух. А может быть, он все-таки ждал, что скажу ему я. Но что я мог сказать. Я молчал.
- Пока об этом знают только у нас в институте, - снова заговорил отец, - но через неделю, или через две, или через месяц, если мы сообщим об окончательных результатах опытов, я представляю, какой шум поднимут люди, подобные Осинину, чего только не наговорят они о Колесове! Они только и ждут подходящего момента.
«Он сказал «если», - подумал я, - «если мы сообщим»...
И снова, будто угадав мои мысли, отец спросил:
- Знаешь, о чем мы говорили сегодня с Галиной Аркадьевной? Может быть, мы не должны, не имеем права публиковать сейчас результаты опытов? Ради памяти Колесова? Только ради его памяти. В конце концов у нас есть еще десятки проблем, которыми мы можем заниматься… и занимаемся…
Нет, конечно, он вовсе не ждал сейчас моего совета, он вовсе не ждал, что я сумею помочь ему, но просто разговаривал сам с собой, просто думал вслух - наверно, от этого ему становилось легче…
А я… Я что ж, я ведь никогда не видел профессора Колесова, я не был с ним знаком, для меня он был все равно, что Чарльз Дарвин на картинке в учебнике. И я думал сейчас совсем а другом. Я думал, почему это в школе нас учат так, словно все уже давным-давно известно, словно все уже открыто и изучено. Вот обыкновенная клетка, казалось, чего проще - когда в пятом классе мы рассматривали под микроскопом срез кожицы лука. Ядро, оболочка, протоплазма, все на виду, подумаешь, какая сложность! А оказывается, целые институты, сотни ученых бьются над ее загадками, и спорят, и ошибаются, и надеются, и не спят по ночам, и сражаются за свои взгляды…
Я так и не дождался, когда отец ляжет спать. И последнее, что я видел, уже погружаясь в сон, уже чувствуя, как закрываются у меня глаза, была темная фигура отца на фоне окна…