И я сам не заметил, как начал сравнивать своего отца с родителями приятелей. Раньше мне и в голову не приходило, что его можно с кем-то сравнивать. А когда заметил, мне стало очень неприятно - ведь отец сидел рядом и даже не подозревал, о чем я думаю. Я принялся усиленно смотреть на Сцену, чтобы отогнать эти мысли, но тут как раз опустился занавес, в зале начали медленно наливаться светом люстры - первое действие кончилось.
Во время антракта мы ходили с отцом по фойе, ели мороженое, рассматривали фотографии артистов и макеты декораций, и я немного отвлекся, но как только погас свет и началось второе действие, все мои мысли снова вернулись ко мне.
Я стал думать, что теперь-то наверняка ребята больше никуда не возьмут меня с собой, и настроение у меня опять испортилось. И опять Вадик будет насмехаться надо мной и рассказывать всем, что меня не пустил папаша. Не могу же я объяснить ребятам, что должен был пойти 6 театр, что просто не мог поступить иначе, - они все равно ничего не поймут. Да я и сам, даже если бы и захотел, не сумел бы толком объяснить все, как есть… Сколько раз я им говорил, что отец мне ничего не запрещает, что даже таких слов: «нельзя, не пущу» - он почти никогда не произносит, они все равно не верят. «А чего ж ты тогда вечно торопишься домой, на минуту опоздать боишься?» - спрашивают. И опять - как им объяснить? Просто я знаю, что отец не любит, когда я прихожу поздно, и поэтому я стараюсь прийти пораньше. Он у меня человек очень точный, даже в мелочах, любое самое маленькое обещание всегда выполнит и от других тоже ждет верности слову. И я знаю: отец будет переживать и волноваться, если я пообещаю прийти в девять, а сам явлюсь в одиннадцать, а я не хочу, чтобы он переживал, волновался и расстраивался. Для меня это хуже всего. Просто я люблю его, ведь он у меня один, и я у него один тоже - как же я могу сказать или сделать что-нибудь такое, что бы огорчило его. И вот поэтому я сижу сейчас здесь, в театре, в темной маленькой ложе, рядом с отцом, а не разжигаю в лесу костер вместе с ребятами…
И тут я вдруг подумал, что, выходит, это любовь делает человека несвободным, выходит, ничто так не связывает человека, как любовь.
Эта мысль была такой неожиданной, что даже испугала меня. Но потом я вспомнил, что где-то уже встречал ее, в какой-то книге, только не обратил тогда на нее внимания, а теперь она возникла вдруг в памяти, словно я сам до нее додумался.
«Ведь если бы я не любил отца, я мог бы поступать как угодно, и мне было бы совершенно все равно, как он отнесется к этому…»
От такой мысли мне стало совсем не по себе - получалось, будто я хочу, чтобы что-то изменилось в наших отношениях с отцом, чтобы я стал меньше его любить, но я же этого не хотел, я этого никогда не хотел, ни раньше, ни теперь, никогда не хотел, не хотел…
- Ты что это шепчешь? - тихо спросил меня отец.
- Да нет, ничего, - смущенно пробормотал я. Оказывается, я уже начал думать вслух.
«Я очень люблю твоего отца, - как-то сказала мне папина двоюродная сестра, - он, безусловно, прекрасный, замечательный человек, но жить вместе с ним я бы не смогла. У него ужасно трудный характер. Своей верностью принципам, и своим молчанием, и своей требовательностью он может доконать кого угодно». Она сказала это полушутя, и я тогда пропустил эти слова мимо ушей, но теперь, как нарочно, они тоже вспомнились и лезли в голову.
«Голова пухнет от мыслей», - так говорят в подобных случаях. Я и правда чувствовал, как моя голова словно распухает, словно становится тяжелее.
Неизвестно, до чего бы еще я додумался, но, к счастью, кончилось и второе действие.
- Ну как? - спросил отец, подозрительно поглядывая на меня. - Нравится?
- Да, - ответил я не очень уверенно.
Мы отправились в буфет и уже допивали свой лимонад, когда я вдруг увидел Осинина. За нашим столиком было одно свободное место, и он пробирался именно сюда. Отец сидел спиной, он еще не видел Осинина, и я хотел сказать: «Вон тот самый тип», но не успел - Осинин уже стоял возле столика.