Границ между ними не было. Границ банально не могло быть между сильнейшими — и единственными — колдунами Тринны; тем более что ему тоже повезло родиться принцем, и что их племена делили поровну одни и те же горы.
Гномы — на севере, в жарких и шумных кузницах или во мраке, разгоняемом одинокими огоньками факелов, наедине с бездонными черными обрывами, занятые постройкой все новых и новых подземных мостов. Создатели оружия, создатели звенящих доспехов, непревзойденные мастера охоты — по крайней мере, они называли себя непревзойденными и перед соседями откровенно задирали носы.
Фениксы — на юге, в украшенных картинами залах и галереях, в отсвете каминного пламени, в постоянном поиске самих себя. Художники, скульпторы и певцы, поэты, архитекторы и писатели.
Ни первые, ни вторые ничего не знали о магии, пока маленького золотисто-рыжего мальчика не пригласили на праздник в чертоги короля гномов — и пока мальчик не заставил серебряные вилки отрастить по восемь лапок и разбежаться молчаливым скоплением пауков. Помнится, под аккомпанемент едва различимого шелеста гномы вскочили со своих стульев и этими же стульями вооружились — но пауки рассыпались перьями перелетных птиц, а потом блуждающими огнями, а потом сухими клочьями пепла — чтобы спустя секунду промчаться над праздничными столами в клетках из плоти фениксов.
И, помнится, тогда же маленькая девочка посмотрела на них абсолютно счастливыми темно-синими глазами и воскликнула: «Ух ты!»
Скорее всего, ей передалась его магия — как передается болезнь. Они вместе учились колдовать, вместе сочиняли заклятия, вместе запирали отведенную им силу в тихие равнодушные слова — и каждый раз в каждом неожиданном чуде, сотворенном ее хрупкими тонкими пальцами, он ощущал рассеянные отголоски своего дара.
Он был старше нее на два года — в детстве она ловила его за рукав и повсюду за ним таскалась, как болтливый бестолковый хвостик. Если он хотел сидеть в библиотеке — она сидела рядом, если он хотел есть — она принимала участие в ограблении кухонь. Потом отец велел ей не навязываться принцу фениксов, и она, расстроенная, рыдающая, так по-детски убитая горем, накрылась двумя одеялами и была не в силах успокоиться — пока принцу фениксов не стало без нее тоскливо, и он не заглянул в ее комнаты с вопросом: «Ты здесь? Ты не заболела?»
И потом у них все было хорошо. Будто в сказке.
Два неуклюжих подростка почти одновременно осознали себя невероятно любящими — и невероятно любимыми.
Два неуклюжих подростка были немедленно обручены — она счастливо смеялась и глупо целовала своего бывшего друга в подставленную щеку — до чего же, мол, здорово…
Два непобедимых колдуна столкнулись в ритуальном зале — чтобы даже умереть почти одновременно. Будто в сказке.
Он думал, что почти одновременно. Он был уверен — и не знал, что на самом деле за его рукав печально и виновато цепляется его же собственная магия — много лет назад подаренная девочке из гномьего племени и в конце концов покинувшая эту девочку, чтобы вернуться обратно.
Опять же — тогда, в те полузабытые месяцы их детского счастья, в моменты неприкрытой одержимости своим даром или желания показаться потрясающим… он говорил ей, что вырастет — и завладеет всей Тринной, а потом завладеет миром, и его корона будет короной единственного хозяина, господина и повелителя. Она слушала, приоткрыв от изумления рот, а он все больше и больше распалялся — верно, безо всякой войны… с помощью магии, с помощью заклятий, которые мы с тобой сочинили… справедливо, потому что, как нам известно, роль хозяина и господина рано или поздно достается умнейшему, хитрейшему и храбрейшему… и — если быть с тобой честным, если не отмахиваться от настоящих причин… сделать все это — чтобы ты, в свою очередь, была повелительницей вровень со мной, чтобы мы с тобой заняли — два подземных трона, или трона под солнцем, под сиянием розоватых созвездий и под луной, окруженные цветными витражами, свежими прикосновениями горных ветров — или, забери Дьявол, прикосновениями ветров на пустошах далеко внизу…
Она верила. Потому что он и правда был на все это способен.
— Лори, — шептала она, довольная, что никто не смеет запретить ей сидеть у него на коленях, снизу-вверх поглядывать на его худое лицо и слушать, как размеренно стучит его сердце. — Лори.
Ей нравилось повторять его имя. Имя феникса, пообещавшего ей все — и в качестве залога подарившего себя лично.
Maare solen de krii, сонно подумал господин Иона. И, чем-то смущенный, выглянул из-под одеяла.
— Что это, — спросил он, — за дрянь?
Лука прижал к обветренным губам палец. И, помедлив, указал своему спутнику вниз.
Там, под заснеженными досками ненадежного подвесного моста, устраивалось на отдых колоссальное пепельно-серое чудовище. Лохмотья кожи свисали с его щек, словно у дряхлого старика, некое подобие нормальной одежды — невесть из каких материалов собранная и невесть как закрепленная хламида — шатром высилось над ослепительно-белыми сугробами. Чудовище выдохнуло — у-у-у, подхватил ветер и понес в голубые утренние небеса — и расслабилось, чтобы хоть немного поспать; обледеневший холм посреди долины служил ему подушкой, а горная река пела колыбельную. Если бы он выпрямился, он бы заслонил рыцарю и колдуну добрую половину мира — господин Иона с облегчением подумал, что все в порядке, они в безопасности, а Лука с энтузиазмом шарил по сумке в поисках тетивы.
— Брось, — посоветовал колдун, вставая и подхватывая походное одеяло со снега. — Ты все равно не убьешь великана стрелой. Только разозлишь, и я как-то не гарантирую, что после этого мы уйдем отсюда живыми.
— Но вы же маг, — возразил юноша. — Причем вы маг из Этвизы, и вы должны противостоять злу так же, как противостоят ему рыцари. А великаны — это зло, господин Иона. Они убийцы и людоеды, они… ладно, — отмахнулся он, заметив, с какой насмешкой за ним наблюдает готовый убраться подальше спутник. — Простите меня. Идемте.
…за день они добрались до наивысшей точки Тропы — здесь было тяжело дышать, и пропало все, кроме заснеженных пиков и равнодушного холодного неба. Они тонули в блеклой выцветшей голубизне, в солнце, которое все порывалось поярче ее раскрасить, и в рассеянных грязных облаках, оторванных от пушистого бока тучи.
Спустя пару часов после полудня они наткнулись на дверь, ведущую вглубь заснеженного склона — колдун почему-то напрягся и скомандовал ее ломать, но она поддалась и распахнулась вовнутрь без применения силы. Затрещали петли, на верхнюю ступеньку винтовой лестницы посыпался лед пополам со ржавчиной — Лука скривился и первым заглянул в синеватую темноту, охватившую подгорье.
— Факел бы, — тоскливо отметил он, шагая вперед и настороженно слушая, как лестница скрипит под его сапогами. — Я же не вампир.
Господин Иона улыбнулся:
— У меня есть свечи.
…наверное, со стороны они представляли собой странное зрелище — два человека со свечами в плоских глиняных блюдцах, неторопливо шагающие вниз по железному винту. Ступени продолжали скрипеть и как будто повизгивать под их весом, дважды господину Ионе почудилось взволнованное чужое дыхание — но все было нормально, возможно, это сквозняки гуляли по старой каменной шахте, царапая острыми коготками давно остывшие стены.
— А свечи-то, небось, ритуальные? — с интересом уточнил рыцарь. — Вы когда-нибудь проводили ритуалы, господин Иона?
Колдун поежился:
— Приятель, какие ритуалы? У магов Тринны всего-то и дара, что едва тлеющие угольки под ребрами. Свечи для заклинаний, здесь ты, конечно, прав, но ради этих заклинаний не нужно рисовать пентаграмму на полу и вспарывать глотку девственнице. Они безобидные. К тому же, — он бестрепетно переступал через обглоданные кости, разбросанные по окруженному обледеней зеленью мха пролету, — я ведь не злодей. Ты правильно сказал утром: я должен противостоять злу.
— То есть, — сообразил Лука, — ритуалами пользуются только злодеи?