— Это не люди, — опытно сообщил ему Лука. — И не гномы. И не эльфы, но тогда я понятия не имею, кто. Хайли, господин? Мне до сих пор не выпадало шанса на них посмотреть.
— Нет. — Колдун опустился на корточки в шаге от погибшего ребенка, протянул руку и коснулся уцелевших прядей золотисто-рыжих волос. Пряди с шелестом рассыпались под его пальцами, и светлячки на рукавах обеспокоенно вздрогнули — ох… сколько смертей, господин Иона, сколько сломанных судеб…
Судьбы нет, возражал он, стараясь не провалиться в карминовый полумрак с тенями сотен и сотен оборванных обгоревших нитей. Мы выбираем сами — а если не сами, то кто-нибудь выбирает за нас. Я не знаю, кто ты и почему ты говоришь со мной, но ответь — почему ты представляешь сломанным то, чего нет на свете?
Судьба есть, с любовью отзывался неизвестный. И ты можешь управлять ее рубежами — давай, попробуй, они же мертвы, им же все равно, отдыхают ли они в креслах или верно тебе служат…
— Господин?.. — едва донеслось до его слуха, и он вынырнул, настороженно поглядел на Луку и потребовал:
— Уходим отсюда.
— Конечно, — с готовностью ответил рыцарь. — Мне тоже в этом зале… не по себе.
Господин Иона кивнул — и сообразил, что все это время его спутник прижимал к себе какую-то книгу. Потрепанную старую книгу с потускневшими серебряными вставками в корешке.
— Я хотел вам показать, — немедленно признался Лука. — Подумал, что вам будет интересно. Я, правда, ни слова не сумел разобрать, но вы же колдун, вы наверняка сумеете. Давайте, господин, поднимайтесь. К Дьяволу эти подземелья и этих покойников, я так скучаю по солнцу и по луне, и по ветру, и даже по снегу — вы не поверите!
Он улыбнулся, и колдун, помедлив, улыбнулся ему в ответ.
Книга обреченно хрустнула, из-под страниц на пол высыпался целый водопад пыли. Взгляд господина Ионы скользнул по аккуратным литерам, выведенным в эпиграфе — единственную строку, не утонувшую в бурых каплях и не стертую с желтого пергамента, еле получилось угадать.
«…зеленый мрамор древних усыпальниц…»
— Ты прав, — согласился колдун, снимая с локтя сонного светлячка и предлагая светлячку полюбоваться обрывками чужих записей. — Мне будет интересно.
========== 7 ==========
Пыль скрипела под его ботинками, как снег — он кривился и ругался, но в конце концов молча сел на непреодолимый порог и с явным сожалением покосился на своего спутника.
Георг порылся в походной сумке и тяжело вздохнул — еды не осталось. У нее хотя бы выходило отвлечь рыцаря от мыслей о предстоящем девичьем смехе и негромком, но крайне выразительном шарканье подошвы — а теперь Георгу было не за что цепляться, кроме гладкой кожаной куртки Говарда или деревянной рукояти кистеня.
Солнце неуклонно пряталось где-то за белоснежными пиками, по Тропе Великанов ручьями растекались безжалостные тени. Рыцарь отстраненно подумал, что это позор, что у него трясутся руки и ноги, что ему банально не хватит сил на битву с предполагаемой нежитью — но страха не было, рыцарь как будто следил за собой со стороны, и от этого зрелища хотелось выть. Зачем, спрашивал себя он, ты вышел за надежные городские стены, зачем ты согласился охранять господина Иону? Какого Дьявола тебя дернуло совершить никому не нужный подвиг — он ведь забудется, едва ты закроешь глаза, ни один летописец не упомянет на пергаменте твое имя, ты не заслуживаешь подобной чести…
…Говард не боялся тоже — но не боялся иначе. Сообразив, что пересечь порог и выбраться на Тропу не выйдет, он сосредоточенно прогулялся по всем коридорам, лестницам и залам, уделив особое внимание окнам и дверям. Уцелевшие рамы не поддавались, выбитые — не позволяли рыцарю высунуться наружу; он словно бы стучался упрямым лбом о невидимые барьеры, поглаживал их ладонями в поисках отсутствующей слабины и в отчаянии бил кулаками, надеясь, что они разлетятся.
На закате он остановился, устроился на ближайшем подоконнике и посоветовал Георгу зарядить арбалет. Георг подчинился, все так же отстраненно думая, что вот, на заснеженную Тропу ложатся ранние сумерки, а потом они становятся поздними и расползаются густой красноватой темнотой.
Невесомые детские шаги вполне ожидаемо прозвучали на верхних этажах — незадолго после полуночи, когда карминовая луна, укрытая пеленой облаков, зависла над потрепанными старыми башнями. Георг обреченно улыбнулся, а Говард вскинулся, как готовый к атаке зверь — но почему-то не спрыгнул с подоконника. Лишь напряженно огляделся и крепче стиснул рукоять меча — ну давай же, мол, откуда сегодня ты возникнешь?
Подошва шаркнула у самого порога — не выразительно, дошло до Говарда, а естественно, как если бы ее хозяин скитался по заброшенной крепости годами. Потом шаркнула еще раз — немного ближе; потом коридор утонул в раскатистом чужом смехе, но смеялась не маленькая девочка, а самостоятельный взрослый человек с арбалетом на подпрыгивающих коленях.
— Георг? — рыцарь так удивился, что забыл даже о невидимой нежити. — Ты чего?
Его спутник не отвечал. Раскачиваясь и таращась в полумрак перед собой, он смеялся и смеялся, и никто ему не отвечал, и затихло неизменное шарканье расхлябанной подошвы — затихло все, разве что эхо носилось под каменными сводами и волной падало на уцелевшие стекла.
— Георг? — тихо повторил Говард. — Пожалуйста, успокойся.
…его спутник подавился хохотом и всхлипнул — чтобы спустя секунду расплакаться не хуже ребенка.
Рыцарь соскочил на холодный каменный пол, требовательно посмотрел на место, где, по его мнению, находилась невидимая тварь. Она не нападала и не издевалась — она внимательно изучала гостей, и ей было неприятно, что один из них сломался так запросто, а второй по-прежнему сопротивляется и готовится к бою.
— Ты как я, — шепнула она из угла, и Говард немедленно развернулся. От пустоты не веяло угрозой и не веяло ужасом, нет — от нее, сообразил рыцарь, пахло, едва различимо пахло давно покинутым кладбищем, свежей весенней травой и шумными раскатами грома. Она рассеянно шевельнулась — и рыцарь уловил шелест ее одежды, вроде бы, шуршание пышных юбок, хотя голос был определенно мужской. — Ты — пленник в этой крепости. Скажи мне, ты видишь выход? — Пустота угрюмо выдохнула и призналась: — Я не вижу выхода.
Говард подался было навстречу — понятия не имея, чтобы ударить или поймать, но пол крыльями погибших бабочек рассыпался под его ногами, перенес рыцаря — как будто в мерцающее звездное небо. Кажется — протяни ладонь, и коснешься южной стрелки Западного Компаса; но потом небо исчезает, а ты почему-то стоишь на земляном полу незнакомой кухни и с недоумением косишься на ее хозяев.
Голубоглазая светловолосая девушка стояла у стола, острие ножа ловило отблески зажженной свечи. Надо было всего лишь разделать свежую куриную тушку, девушка многократно этим занималась, но лезвие почему-то соскользнуло с выпотрошенного куска мяса и вонзилось в ее большой палец. Она не успела ни остановить его, ни хотя бы испугаться; хрустнула кость, и отрубленная часть ее тела с глухим стуком оказалась на глиняном полу.
Девушка изумленно моргнула — и закричала так, что у Говарда заложило уши. Он зажмурился, выругался, а затем…
Седая сгорбленная женщина тянулась к полке в углу спальни, желая достать потрепанную книгу в переплете из выделанной кожи. Уголок переплета задел шкатулку с бесполезными уже кольцами и подвесками; женщина неловко дернулась, когда украшенный резьбой уголок вскользь ударил ее по виску. Глубокая ссадина полыхнула крупными карминовыми каплями, загорелась невыносимой болью и как будто погасила свет; хозяйка шкатулки медленно осела на пол, зажимая раненый висок шероховатыми скрюченными пальцами.