Странный парень в подпоясанном балахоне и расхлябанных ботинках наблюдал за ней с подоконника. С его ладоней, сложенных в некое подобие чаши, на пол катились ручейки холодной воды.
— Весь наш мир состоит из вероятностей, — многозначительно произнес он, и у него дернулись губы — как если бы он хотел улыбнуться, а должен был показаться непреклонным и строгим. — Нити складываются в полотно. Переплетая между собой нити, собирая их в узлы, образуя новый рисунок… мы влияем на свое будущее. И на свое прошлое. В нашем ремесле главное — не перестараться… не напортачить… потому что если мы допустим ошибку, мы наверняка исчезнем. Представь, что связала из теплой шерсти новый хороший свитер… но из рукава торчит оборванная нить, и если ты за нее потянешь — вся твоя работа развалится. Точно так же и с мировым полотном. Если нечаянно оборвать какую-то нить и оставить ее болтаться, кто-нибудь однажды за нее дернет. Гера, — странный парень тяжело вздохнул — совсем как невидимка в покинутой крепости, и до Говарда счастливым искристым звоном донесся ответный девичий смех. — Ты понимаешь меня?
…все это время седая сгорбленная женщина сидела на полу, и кровь, как ливень, падала на ее подол, собиралась в маленькие соленые реки. Ноздри щекотал настойчивый запах железа; крылья погибших бабочек водопадом рухнули у рыцаря из-под ног, снова мелькнули синие небеса, покрытые звездами, как веснушками. Он попробовал убежать, и небо глухим позвякиванием отозвалось на эту его оплошность; что-то неподъемное и отчаянно ледяное сковало правую лодыжку — Говард упал и расшиб скулу о плоский вытянутый валун.
Валун кренился к настоящей, горной реке. Странный парень в подпоясанном балахоне любовался ее напористым течением, а к нему с восторгом прижималась девочка лет восьми — да нет, сообразил Говард, что за глупость, это взрослая девушка, просто у нее маленькое хрупкое тело, как будто ему запретили меняться и расти. На плечах узорами выступают серые кружева роскошного платья… на запястьях поблескивают браслеты…
В его золотисто-рыжих волосах тонкой искрой выступает одинокое красное перо. Это перо невозможно выдернуть и выбросить, оно — незаменимая часть недавнего полета, момента, когда подошвы расхлябанных ботинок отрываются от ненадежных досок подвесного моста и превращаются в сильные когтистые лапы…
— Научи меня, Лори, — негромко просит девушка. — Пожалуйста, научи меня летать.
…когти сохраняются, но не под ботинками, а на хрупких тонких фалангах — странный парень в подпоясанном балахоне касается волос девушки с такой осторожностью, как будто опасается по ошибке отсечь прядь.
…и снова — крылья погибших бабочек.
В просторном зале нет короля и нет королевы, никто не скучает и не стучит по обтянутым бархатом подлокотникам удобного трона. Только странный парень с молочно-розовой кожей поднимает со стола кувшин, льет себе в кубок мерцающую алую жидкость; в оковах серебряных бортиков она перестает быть жидкостью, распускается огненным цветком, и языки пламени срываются в лихорадочный торопливый танец.
Он подносит их ко рту — и пьет, а девушка в роскошном сером платье испуганно мечется вокруг, с отчаянием смотрит на своего спутника, сжимает бессильные кулаки:
— Зачем, Лори? Зачем ты это делаешь?!
Он пьет — до последнего уголька, с явным удовольствием возвращает кубок на столешницу:
— Чтобы, рассыпаясь пеплом, однажды родиться вновь.
…Идти — по самой границе древнего некрополя, не подземного, а спрятанного у спуска в заснеженную долину; ощущать, как сбитые в единое покрывало снежинки трескаются внизу, как у зимы постепенно разваливается хребет. Наступит весна… вернется тепло, на низких, не выше пояса феникса, яблонях появятся белые бутоны… родятся изумрудные листья, ветер будет ласково их трепать — мол, мои любимые, мои славные, как же я по вам соскучился!..
У некрополя нити вероятностей больше никуда не ведут. Под могильными плитами покоятся мертвые — а мертвых ни в коем случае нельзя тревожить; нельзя, если ты не маг, если ты не можешь ими управлять и не можешь заставить лечь обратно под обледеневшую землю. Но ты и не намерен их выпускать, не намерен баловаться; ты пришел, чтобы лечь рядом, чтобы впустить в себя их воспоминания, чтобы выяснить — а правда ли ты единственный, правда ли не было волшебников до тебя? Камни обжигают невыносимым холодом твои лопатки; стоило надеть плащ, но ты же гордый, ты же отмахнулся от верного слуги — не нужно, я и так не замерзну…
Жаркие, провонявшие потом и сталью кузницы в альдамасовых чертогах. Переходы и террасы, картинные галереи, спальни; все, кто в них живет, занимаются либо кузнечным делом, либо составлением карт, либо чтением написанных фениксами книг. Впрочем, кто-то вышивает прекрасные гобелены… кто-то готовит ужин, рассчитывая накормить сына и поболтать с ним о его свежеиспеченной семье — он ведь только женился, интересно, не жалеет ли о своем выборе, все ли в порядке с его супругой, хорошо ли она его кормит, заботится ли о нем… а кто-то скитается по запретным тоннелям, наивно рассчитывая, что его не разоблачат.
И все они умирают, будучи невероятно старыми. Гномы живут недолго, до обидного мало по сравнению с фениксами; какие-то четыреста лет, и сморщенное тело, измученное, слабое, больное, перестает работать и погружает своего хозяина в бесконечную темноту. В бесконечный сон… который не закончится и не оборвется — разве что Создателю мира захочется поиграть со временем, раскрутив часы в обратную сторону.
И — нет. Гномы не знали об узлах, о нитях и полотне.
…звякающая цепь свисала с его лодыжки — он выхватил из ножен стилет и принялся по ней бить, но она не поддавалась, а у него не было ключа. Да нет, хуже — с каждой секундой она все плотнее сжималась вокруг его ноги; и если поначалу ему было всего лишь неуютно, то теперь стало больно. Вот под безучастными к его страху звеньями рвется ткань… а вот — молочно-розовой линией выступает пока еще целая кость. Окровавленные обрывки сухожилий…
Этого не может быть, отрешенно подумал Говард. Я сплю, я задремал у подоконника в обветшалой крепости, и мне снится правдоподобный кошмар. Все нормально, и я вовсе не ранен — только надо непременно проснуться. Вот сейчас я ущипну себя за бедро…
За спиной надменно хлопнули створки. Он осознал, что сидит на снегу и сжимает локоть Георга — а позади безмолвной укоризненной тенью высится покинутая гномья крепость. Над заснеженными пиками разливает по облакам кровь карминовая луна… и неожиданно блекло мерцает Западный Компас.
— Мы живы, — пробормотал он, не спеша подниматься.
— Живы, — согласился Георг. — И нас почему-то отпустили. Говард, — рыцарь обернулся и вопросительно посмотрел на своего спутника, — ты ведь говорил, что мы имеем дело с нежитью. Что мы обязаны от нее избавиться, или найти ее логово, это не важно. Важно то, что… Говард, разве это нежить? Перед тем, как нас вышвырнули за дверь, мне почудилось — я вижу молодого парня, вроде бы эльфа, которого держит за руку маленькая девочка в таком необычном платье с кружевами на плечах и на локтях… Говард, мы ведь не сунемся туда опять? Не будем продолжать охоту, а?
— Не будем, — согласился рыцарь. — Но есть одна проблема.
— Какая? — настороженно уточнил Георг.
Говард криво усмехнулся и переставил походную сумку на колени, чтобы в нее больше не набивался вездесущий снег.
— Я бы предложил вместо охоты продолжить поиски наших спутников… но, кажется, я не могу встать.
========== 8 ==========
За час до ночевки под розовыми звездами Западного Компаса колдун вытащил из походной сумки подобранную Лукой книгу. Она снова обреченно хрустнула под пальцами — а он внимательно вчитался в не убитые временем безучастные фразы, констатацию произошедших событий, упоминание смутно знакомых имен — вероятно, из некрополя, с тысяч каменных постаментов. Ну да; в конце декабря командиру Легиона принесли добрую весть о мальчике, рожденном в ночь полнолуния; мальчика назвали Тэри, и его мать предполагала, что он вырастет сильным и храбрым воином — как отец. Командир Легиона обратился к подгорному королю с просьбой покинуть внешнюю цитадель, и король ему, разумеется, позволил; в те времена еще никто не знал, что спустя два десятка лет Эре-Тэри будут поклоняться и бормотать, что он — последняя надежда племени фениксов, что если он проиграет и не принесет своей семье победу, его семья навеки закроется в подземных коридорах и больше не выйдет на проклятую госпожой Герой мощеную дорогу. О сути проклятия автор книги не рассказывал, но господину Ионе попался любопытный отрывок диалога, в котором госпожа Эре-Вира, возлюбленная господина Эре-Тэри, каялась в суеверном страхе перед какими-то големами. «Выбрались из-под земли, из-под камней, как будто разорвали нашему Альдамасу брюхо; выпрямились во весь рост — и за их спинами пропало небо». После этого отрывка господин Иона ощутил некое беспокойство, но списал его на усталость.