Георг ощутил рвотный позыв, ругнулся — и едва не скатился по заснеженным ступеням вниз, потому что под ногой хрустнуло какое-то неожиданное препятствие.
— Говард, — побледнев, обратился к товарищу он, — кажется, это была кость.
— Допустим, — легко согласился рыцарь, — но какого Дьявола ты так ее испугался? Подумаешь, кость. Ну залетела сюда какая-нибудь глупая ворона, — Говард опустился на корточки и принялся деловито разгребать снег, — ну сдохла, с кем не бывает. Нет, тебе вовсе не обязательно соединять эту мою речь с недавней. Разумеется, мне жалко ворону, и я бы с радостью похоронил ее в ближайшем сугробе, да еще и с почестями, но себя мне почему-то жалко больше… Георг.
— Что?
— Я ошибся. Это не ворона.
Спутник Говарда опасливо подался вперед — и поверх изначальной неестественной бледности так позеленел, как если бы мечтал избавиться от подаренного Богом тела и переквалифицироваться в кусты.
Под слоем свежего снега, вплавленная в темно-синий шипастый лед, смутно виднелась короткая высохшая рука. Сквозь пожелтевшие останки плоти грязными коричневыми линиями выступали раздробленные фаланги пальцев, лучевые, трехгранные, крючковидные и полулунные кости.
Раньше рука свисала с верхней ступеньки, и Говард, поразмыслив, решил выкопать из-под снежного полотна ее обладателя. Георг откровенно испуганно следил, как его спутник стряхивает снежные холмики с мертвой головы, как освобождает обтянутые кожаными штанами ноги, как уважительно поглядывает на серый полумесяц гномьего топора — любимое оружие сабернийцев, оно у них даже на знаменах вышито…
— Бедняга, — тихо сказал Говард, вытирая ладони о неизменный носовой платок. — Нелепая смерть.
— Знаешь, — в тон ему отозвался Георг, — я начинаю беспокоиться, что колдун в нашем отряде ты, а не господин Иона. Стоило тебе начать рассуждать о смерти — и посмотри, она повсюду, я буквально доломал и без того искалеченное чужое тело. О, великие Боги… Говард, меня тошнит…
— Ну, — протянул его спутник, пытаясь оторвать погибшего ото льда, — после таких слов о моих рассуждениях — так тебе и надо.
Лед настаивал на вечном отдыхе в плену башенной лестницы, и Говард, с явным сожалением покосившись на мертвеца, расслабил покрасневшие от холода пальцы.
На освобожденной от снега ступени темнело огромное рыжее пятно. Его источником послужил висок погибшего гнома, а остальные увечья нанесла уже голодная нежить: под разорванной курткой лезвиями торчали обгрызенные позвонки, щек не было, и на рыцарей слепо таращились равнодушные пустые глазницы с длинными следами настойчивых крохотных коготков на бесполезных уже костях черепа.
— Надеюсь, он хотя бы умер в ту же минуту, как упал.
До Георга дошло, что больше сдерживаться не выйдет, и он метнулся по лестнице обратно к основанию башни, топоча и поскуливая от ужаса. После битвы с госпожой Клариссой Говард подобного не ожидал, но не расстроился и молча двинулся дальше, надеясь, что его товарищ не повторит судьбу вплавленного в темно-синий лед гнома.
Интересно, попробовал прикинуть рыцарь, почему этот гном бежал? Куда он так торопился — и почему никто не занялся его похоронами? Или это случилось в день, когда убитая горем королева была вынуждена увести свой народ на пустоши?
Еще интереснее, подумал Говард, было бы теперь подняться на обзорную площадку — и увидеть то же самое, что увидел погибший гном.
Последняя ступенька скрипнула под ногами, и рыцарь оказался под осиротевшими опорами крыши. Рассеянно огляделся; в лицо ударил болезненный ледяной ветер и безжалостные острые снежинки, принесенные им с белых вершин.
Ничего необычного рядом с крепостью не было.
Была скрытая сугробами полоса мощеной дороги — она все равно запросто угадывалась, потому что втискивалась между склонами, потому что соединялась с тысячами ненадежных подвесных мостов, а они призраками висели над полумраком безучастных пропастей. Были гордые пики, окруженные мехом облаков, было — снова — заходящее солнце и распятая по крохотному кусочку земли Талайна — так много о себе возомнившая, но такая хрупкая, что в этот момент ее, кажется, было можно стиснуть в ладони — и раздавить.
…А на Тропе Великанов — как назло, ни души, сказал себе Говард. Что, если Георг ошибся, и спонтанная телепортация выбросила наших спутников не обратно, а в какое-нибудь ущелье? В долину? Мы ведь не спустимся, как ни старайся — мы на огромной высоте, на ней с трудом выдыхается и вдыхается воздух, а еще, несмотря на закат, я различаю в небе тусклые карминовые огни — к ночи они вернут себе яркость и надменно полыхнут розовым. Я разведу костер, улягусь на походное одеяло и буду смотреть на Западный Компас… потому что я люблю на него смотреть.
…Подавленный Георг сидел на полу под лестницей, нисколько не сомневаясь, что рано или поздно его спутнику надоест болтаться наверху. Так и получилось — Говард аккуратно спустился, хлопнул своего товарища по спине и велел пройтись по жилым комнатам в поисках более-менее сухих досок.
…в камине стулья смотрелись диковато, но рыцарям было наплевать — по залам и коридорам крепости с кровожадным подвыванием шлялся мороз, и прогнать его было первостепенной задачей. Памятуя о нежити, активной лишь в такие паршивые границы между ноябрями и декабрями, Говард скомандовал своему спутнику отдыхать — а сам остался караулить. Правда, после предыдущей бессонной ночи это было сложновато.
Разбужу Георга около трех, заключил рыцарь, планомерно расхаживая по комнате. Западный Компас привычно пламенел за уцелевшими слюдяными окнами, в относительной зыбкой темноте крыльями покачивались шторы, неуклюже задетые локтем.
Ближе к одиннадцати спать захотелось невыносимо; Говард мысленно отругал себя и сделал четыре сотни приседаний. Раздраженно потер ноющее бедро, вздохнул… и услышал в соседнем коридоре звонкий девичий смех.
Если мгновение назад ему было жарко, но теперь снова стало невероятно холодно.
…смех повторился — уже немного ближе; помимо него рыцарь смутно различил как будто невесомые детские шаги. Сердце колотилось, как бешеное, пальцы рефлекторно сжались на рукояти меча — невидимое создание весело расхохоталось у самой двери, левую створку медленно повело внутрь, умеренное оранжевое сияние пламени выскользнуло из теплой комнаты, заплясало на каменной стене и…
Никого.
Никого не было, но Говарду по-прежнему чудилось, что невидимое создание стоит на пороге и заинтригованно следит за рыцарем — ну привет, и что? Я здесь, и ты здесь, а еще ты вооружен. Одна беда — к сожалению, против меня ты как слепой…
Вздрагивая, не отводя напряженного светло-карего взгляда от распахнутой створки, от скупо освещенного коридора и от линии, за которой заканчивался разогретый сгоревшими стульями зал, он добрался до Георга и пнул его носком сапога в бок. Георг укоризненно застонал и попытался отодвинуться, но Говард пнул его еще раз и громким шепотом потребовал:
— Ну же, просыпайся!
Сонный рыцарь с усилием приподнялся — и бестолково сощурился:
— В чем дело?
— В этой крепости кто-то есть, — голос Говарда звучал спокойно, так спокойно, что Георгу стало нехорошо. — И он стоит на пороге. Ты помнишь, Георг? Перед тем, как устраиваться на отдых, мы опускали засов. И потом лично я возле выхода не разгуливал.
У окна, за которым заученно пламенел Западный Компас, выразительно шаркнула подошва.