— Час от часу не легче, — пробурчал Оцеола. — На Болоте такое водится, мама дорогая!
— Грек, Оцеола, давайте-ка маршрутик наметим, пока вода греется. Где там наша карта?
Через минуту не только Храп с Греком и Оцеолой стукались лбами над крохотным экранчиком следопытского комма, но и Киргиз с Налимом тоже. И лишь любитель креветок Тучкин остался шевелить время от времени сучья в костре да приглядывать за котелком.
Глава седьмая
Вездеход, утробно взрыкнув, газанул и уполз дальше, уменьшаясь с каждой секундой. Сиверцев тоскливо поглядел ему вослед. «Угораздило же меня», — подумал Ваня грустно.
Он уже начал склоняться к мысли, что лучше было бы остаться на четвёртую вахту — там хотя бы всё знакомо и привычно. Ребята правильные, внятные, начальник — пан Ховрин — даже получше Рахметяна будет, чем не жизнь? А тут — идёшь туда, не знаю куда, с каким-то, прости господи, Психом! Сиверцев вздохнул, протяжно и скорбно.
— Грустим? — осторожно поинтересовался Псих.
Ваня поглядел на новоявленного напарника, стараясь не думать о нём как о виновнике всех свалившихся на голову перемен.
— Видишь ли, друг! — проникновенно начал объяснять Сиверцев. — Нормальная институтская вахта на заимке длится четыре недели.
— Я знаю, — кивнул Псих.
— Ага. Иногда приходится сидеть в Зоне две подряд. Не очень часто, но случается. Я просидел три и вчера мне сообщили, что грядёт четвёртая.
— Ну, это ж не вахта, — возразил было Псих, но Ваня его перебил.
— Ты дослушай. Так вот: я уже начал привыкать к мыслям о четвёртой вахте подряд, но тут приехал Тараненко и сообщил, что я всё-таки уезжаю в городок на реабилитацию. Туда я и поехал бы, если бы в «Рентгенах» не появился ты.
Псих хмыкнул:
— Я безвылазно сижу в Зоне дольше. Полгода. И ничего.
— Ты тут по своей воле!
— А тебя, — ехидно парировал Псих, — вероятно, сослали за грехи и плохое поведение в общественных местах.
— Про грехи, небось, правда, — буркнул Сиверцев. — Четыре года в лаборатории сидел, в микроскоп глядел, пока полгородка с ума не сошло и не начало гоняться за твоей грёбаной шарманкой. Вот тут-то мне масть, как говорится в определённой среде, и попёрла! Видишь — «калаш» вместо микроскопа, а вместо лаборатории — радиоактивные просторы. Век бы их не видать!
Ваня вздохнул и закруглился:
— Впрочем, это лирика, мало кому интересная. Давай завязывать с душеспасительными беседами и потопали куда там ты меня поведёшь, а то торчим тут…
— Вот это по-мужски! — с уважением произнёс Псих. — Я оценил!
— Безмерно рад этому! — проворчал Ваня уже теплее.
— Зовут тебя, если правильно помню, Ваней? — уточнил Псих.
— Правильно помнишь.
— А меня Саней. Держи краба, что ли… Они степенно поручкались.
— Меня чаще Психом зовут, — добавил Псих. — Если хочешь, зови так, я не против.
— Саней как-то оптимистичнее. — Сиверцев беззлобно ухмыльнулся.
— Как знать, как знать… — вздохнул Псих. — Байки обо мне, ты, конечно же, слышал, раз три вахты в Зоне отсидел.
— Слышал, не буду врать. Болтают, будто бы тебя не берут аномалии, боятся монстры и ещё ты якобы провалился в наше время из прошлого.
— Про аномалии — враньё, — хладнокровно поправил Псих. — А остальное почти правда.
— Почему почти? — заинтересовался Сиверцев.
— Монстры меня не боятся, а просто не трогают. Подозреваю, принимают за своего и отчего-то не считают добычей. Хотя вообще-то друг друга трескают за милую душу. Ну и про провал из прошлого, скорее всего, тоже неправда, если разобраться. Раньше я думал, что меня бросили в Припяти в больнице при эвакуации и я почему-то провалялся в коме около сорока лет. А потом очнулся. И не постарел при этом. Но потом я понял, что это невозможно, по целому ряду причин. Хотя бы по тому, как проходила в восемьдесят шестом эвакуация — мне рассказали знающие люди. Человека в больнице не могли бросить, вот просто не могли — и всё, и я в это верю. Страна была чуток другая, и люди, соответственно, тоже. И теперь я думаю, что память и личность Сани Солодухина, угодившего за день до взрыва на АЭС под грузовик и впавшего в кому, каким-то образом была перенесена в это вот тело, скорее всего созданное в секретных лабораториях «О-Сознания». Я не Саня, я его копия, улучшенная и доработанная.
В Сиверцеве ещё в начале этого монолога проснулся нормальный учёный, наделённый здоровым скептицизмом, но обижать спутника не хотелось и он прокомментировал всё это очень сдержанно: