Липман, последние несколько минут находившийся в оцепенении, тут почти закричал:
– Но ведь это варварство! Извиняюсь, мэтр. Я не понимаю вашей геростратовской точки зрения. Что вы хотите уничтожать? Величайшие произведения искусства, самые яркие и самые драгоценные достижения цивилизации, которым и приблизительно нельзя установить цены! Сколько вместе с ними погибнет, безвозвратно исчезнет с лица земли неповторимых сокровищ, заменить которые ничем невозможно.
На лице мэтра играла саркастически-покровительственная усмешка.
– Да. Невозможно, Липман.
– Зачем же вы хотите все истреблять? – с горячностью продолжал допытываться Липман. – Почему не обратить их в музеи, в театры, в школы и я еще не знаю, во что?
Мэтр опять снисходительно осклабился. – Нет. Вы нас не понимаете, Липман. Не говорил ли я вам, что вы – неисправимый русский интеллигент. Теперь он разрушается советской властью и каким были раньше, таким и доселе остались. В революционном гимне поется: "отречемся от старого мира?"… Чего же вы хотите? Вот мы всей душой, всем сердцем и всеми нашими силами идем на встречу гоевским призывам, осуществляем их заветные пожелания и не по-гоевски наполовину, а в самой радикальной мере, до конца. За это социалисты должны нам в ножки поклониться. Мы стираем даже следы этого старого мира и не на развалинах даже, а на прахе его построим свой новый. Мы всей нашей еврейской душой и всем сердцем ненавидим и презираем этот старый христианский мир и вырвем с корнем даже самое воспоминание о нем, как будто его и совсем не существовало на земле. Это не только наше страстное желание, но и непременная обязанность наша, долг наш, страшной клятвой закрепленный. И если до самой последней точки мы не выполним нашей клятвы, а только частично, то, в конце концов, подобно неискусным игрокам, мы, проиграв все, погубим и себя, и народ Израиля. Это надо всегда помнить, Липман.
Ученик недоумевал, и растерянно смотрел на учителя.
– Ну, скоро вам все будет ясно, как вылущенный орех. Остальные религии, как не истинные и неопасные для нас, мы на первое время оставим в покое. Мало этого. В сотрудничество по искоренению христианства мы привлечем озлобленные и голодные толпы китайцев, азиатских магометан, ламаистов, буддистов и т.п. сброд, без различия рас и народностей. Потом и с ними расправимся. Дойдет очередь и до них только не в первую голову. Кажется, христиан придется истребить всех поголовно, но, конечно, не сразу. Эта работа затянется на многие годы, может быть, на века…
– Как, истребить сотни миллионов людей, а с ними и всю культуру? – опять в крайнем возбуждении вскричал Липман.
– Да, это необходимо или почти необходимо. Без этой меры едва ли можно обойтись, – спокойно заявил мэтр.
– Ужасно, ужасно… – понурив голову, почти вне себя прошептал Липман.
Дикис рассмеялся.
– Ужасно или не ужасно – дело вкуса. Но мы обязаны это совершить и совершим. Мы вконец дезорганизуем и развратим гоевские народы, растлим их тела и души, разрушим их семьи и общества. Пример вам налицо: наша Совдепия. Где там общество, где семья?! Мы выбросим гоевских детей за пороги их родных домов, – он махнул рукой, – туда, в поле, как выбросили наши советы русских детей, выбросили миллионы их… десятки миллионов…
– Да… – поправил Липман, – там выброшены не одни русские дети, но и дети инородцев…
– Только не евреев. Ни одного еврейского дитяти среди русских беспризорных нет И произойдет эта операция естественным путем: мы в такое тяжкое трудовое ярмо запряжем их родителей, так стесним, так заморим нуждой, холодом и голодом, что им будет не до детей, не до ухода за ними, не до питания их. Они явятся только тяжким бременем, досадным и ненавистным придатком, от которого каждый родитель будет стараться как-нибудь освободиться…
– А не думаете ли вы, мэтр, что своим кровавым террором вы возбудите бунт всего человечества против Израиля?
– Как не думать, Липман?! И это обстоятельство предусмотрено. Всеобщего бунта быть не может, потому что пока гои раскачаются, то они уже будут безнадежно, вчистую обезглавлены. Для всякого восстания нужна организация и нужны деньги, много денег. И того, и другого мы их лишим. Местные бунты и даже значительные, предвидятся. Но, Липман, бунты могли иметь успех только в прошлом, пока организованные правительства и бунтари дрались почти одинаковым оружием: дубьем или примитивными ружьями, саблями и пушками. В настоящее время всестороннее развитие военной техники радикально изменило всю картину и не к выгоде бунтарей. Опять таки, как на живой пример перед нашими глазами, мне приходится ссылаться на нашу Совдепию: организованная, денежная и вооруженная кучка коммунистов держит в своих руках многомиллионный, нищий и безоружный русский народ. Только одно наше центральное всемирное правительство будет иметь войско, в достаточной степени сильное для того, чтобы держать весь земной шар в повиновении. Никто, кроме него, вооруженными силами располагать не будет. Мы не допустим. Правительственное войско будет в избытке снабжено всеми новейшими аппаратами как для скорейшей переброски в любой угол земли громадных вооруженных групп, так и самых совершенных орудий истребления. Разве для этого мы будем жалеть живых сил и денег? Или их не хватит у нас? Рабочие руки всего мира, все золото и все материалы наши. Все только наше и все только для нас одних. И все найдет свое применение: и сухопутные роды оружий, надводный и подводный флоты, и надземные способы передвижений. Но, конечно, особенное внимание будет уделено воздушному флоту, как самому быстроходному и для безоружных гоев абсолютно неуязвимому. У нас будут работать целые армии изобретателей и инженеров по усовершенствованию авиации и губительных орудий. Мы доведем эти отделы до возможной степени совершенства. Неугодные нам народы или бунтующие страны мы будем усмирять беспощадно или даже совсем очищать от жителей Одна или несколько эскадрилий аэропланов забросают бомбами с удушливыми газами обреченный клочок земли. И никто живым оттуда не выйдет…
– Жестокая диктатура! – с улыбкой, скорее смахивающей на болезненную гримасу, промолвил Липман.
– Иной не может быть, – подтвердил Дикис. – За то, что касается внутреннего распорядка, то управление наше народами будет отличаться величайшей терпимостью, т.е. "гуманностью", – он расхохотался, – той "свободой", Липман, к которой так жадно стремятся и которой так старательно добиваются гои. Лозунг: "все дозволено" будет осуществлен на деле полностью. Величайшие уголовные преступления среди гоев так же, как сейчас в Совдепии, не будут наказуемы. Суд будет только показательный. И так же, как теперь в Совдепии, мы развяжем все христианские, нравственные узы. Всякая мораль подвергнется отмене. Мы будем культивировать разврат во всем его многообразии, особенно покровительствуя кровосмесительным связям. Отец может иметь своей подругой дочь, брат сестру, мать вправе выбирать в возлюбленные собственного сына и т.д. до бесконечности. Это ли не свобода? И почему же нет?! Еще апостол Павел где-то обмолвился, что "все люди от одной крови". Мы допустим и всевозможные половые извращения и манипуляции и с малолетними, и с животными… Единственно, что будет караться страшными муками и смертью не только виновник, но и вся семья его, и родственники его, и даже в иных случаях и целая община, если какое-либо уголовное преступление совершится против личности или имущества еврея. Тут пощада и даже снисхождение не будут иметь места. Это совершенно исключено! Личность и имущество еврея, как существа богоподобного и царственного, священны, а, следовательно, неприкосновенны.
– Само собой разумеется, что в первые годы и даже десятилетия нашего владычества нам не обойтись без гоевских специалистов всяких интеллигентных профессий, в особенности без техников сложного военного дела. И волей-неволей мы вынуждены будем терпеть гоевских спецов как в хозяйственной, так в гражданской и военной службах. Но мы обставим их такими условиями существования, такой угрозой террора и таким шпионажем, что им даже и в головы не придет саботировать или бунтовать против нас. Но такое ненормальное положение вещёй продлится лишь до той поры, когда из сынов Израиля вырастит и обучится достаточное количество интеллигентных работников. Освободившихся спецов-гоев, как в данное время практикуется нами в Совдепии, мы беспощадно будем выводить "в расход". Нашим самым страстным устремлением будет добиться такого положения, чтобы в наших армиях, во флотах и в авиации от высших командных должностей и до последнего унтер-офицера и ефрейтора были бы сплошь евреи, а впоследствии чтобы вся армия состояла только из одних сынов Израиля. Служба эта будет почетная, легкая и безопасная. Ведь воевать-то будет не с кем. Гоям под страхом жесточайших пыток и смерти будет воспрещено иметь какое-либо оружие. Возможно, что столовые ножи и вилки будут причтены к разряду оружия, угрожающего общественной безопасности. Наука, искусства и образование широкими волнами разольется по всей земле. Но, конечно, двери школ распахнутся исключительно только перед еврейскими детьми. Гоевским отпрыскам сперва под разными благовидными предлогами поставим всевозможные рогатки и барьеры, как это теперь у нас в Совдепии, а потом, когда власть наша окончательно окрепнет, без малейшего промедления вышвырнем их всех за пороги школ. Также будет поступлено и с людьми науки, искусств и профессорским персоналом из гоев. Они будут немедленно освобождены от своих обязанностей, как только представится возможность заменить их "нашими". Ну, что, товарищ Липман, как вам нравится предстоящее переустройство жизни на новых началах? Тон мэтра был не лишен игривости.