— Каллиста, я не могу…
Он почувствовал на себе ее взгляд, серый и ровный, как дождь, такой, каким она смотрела на Гейта; и не смог продолжить.
— Ты не можешь допустить, чтобы эта боевая станция попала в руки того, кто научился применять Силу для манипулирования электронными мозгами, — заявила она. Она была такой реальной — она так далеко зашла по дороге обратного воплощения, — что он мог бы поклясться, что почувствовал прикосновение ее руки к своей. — Я пожертвовала ради этого своей жизнью тридцать пять лет назад и пожертвую твоей, и жизнью Крей, и всех прочих на этой боевой станции, если мне — если нам — придется это сделать. Куда ты послал остальных?
Он почувствовал в этом вопросе желание сменить тему, преднамеренное отвлечение от мысли, что ему придется уничтожить ее; или, наверное, подумал он, дело в том, что она знала — как знал и он, — что времени слишком мало, чтобы понапрасну тратить слова, когда им обоим известно, что она права.
Он сделал глубокий вдох, снова приводя в порядок мысли.
— В главной столовой, — сказал он. — Я придумал, как нейтрализовать Людей Песков и забраться в шаттлы.
— Если она сердится на тебя только за то, что ты делал поневоле, — сказал Трив Потман, и его тихий бас вызывал странное эхо в напряженной тишине неосвещенных коридоров, -то меня она даже видеть не захочет. И я ее не виню!
Гиперострый слух Си-Трипио засек напряженную визгливость в его голосе, а сенсоры у него на левой руке — за которую держался человек, поскольку в коридоре стояла кромешная темнота, — зарегистрировали и ненормальную холодность, и большее, чем обычно, напряжение мускулов, — тоже признаки стресса.
То, что Потман при таких обстоятельствах переживал стресс, было, конечно, вполне понятно. Трипио знал, что полная темнота вызывала дезориентацию и симптомы страха, даже когда человек понимал, что находится в совершенной безопасности, — чего, конечно, никак нельзя было сказать об этом покрытом мраком судне. Но из контекста сказанного он понял, что тьма, а больше того — знание, что воздух на этих палубах больше не циркулировал, а доступный запас кислорода через восемь месяцев иссякнет — даже при небольшом фотосинтезе, производимом аффитеханцами, — и что судно оккупировал песчаный народ, не было главным источником расстройства бывшего штурмовика, хотя, по мнению Трипио, именно это и должно было его расстраивать.
— Она ведь наверняка понимает, что процесс индоктринации сделал вас способным к независимым действиям не более, чем был способен к ним Никос, пока находился под влиянием ограничительного запора? — Трипио держал свои звуковые цепи переключенными на восемнадцать децибел, куда ниже слухового порога и гаморреанцев, и песчаного народа, и подрегулировал интенсивность так, чтобы звуковые волны разносились ровно на три четверти метра, отделявшие его громкоговоритель от уха Потмана.
— Я ударил ее, я… я ее оскорблял… говорил такое, что желал бы скорее вырезать себе язык, чем сказать подобное молодой барышне…
— Она сама подвергалась индоктринации и должна быть знакома с налагаемой программированием стандартизированной вторичной личностью.
— Трипио, — донесся сзади из темноты тихий голос Никоса. — Иногда это не имеет значения.
Впереди темноту ослаблял бледный свет, обрисовывая угол поперечного коридора и пугающее месиво на полу — тарелки, выпотрошенные М5Е и 8Р, гильзы метательных гранат, сломанные топорища, разбросанная пища и пролитый кофе. Среди этой свалки шныряли моррты, и их сладковатая вонь, как от грязной одежды, усиливала омерзение. Стало слышным тихое гудение оборудования для циркуляции воздуха, если, конечно, его можно было различить за поистине пугающим гамом, доносившимся из столовой: визг, вопли и пьяные голоса, распевающие «Грабя деревни, одну за другой».
Потман закрыл глаза в своего рода болезненном смущении. А Никос заметил:
— Ну, я вижу, что все сумели вернуться из боя.
— Самое ужасное состоит в том, — отозвался Потман, — что, как я подозреваю, Кинфагд и его ребята делают то же самое на девятнадцатой палубе. Мордалиуб сильно досадовала на то, что они не выполняют свой долг перед ней и не вступают в драки со всеми, кто попадется на глаза.
— Действительно, — произнес с чопорным неодобрением Трипио. — Сомневаюсь, что я когда-нибудь пойму мыслительные процессы на органической основе.
— Тебе лучше оставаться в коридоре, — прошептал Потману Никос. В тусклом свете, лившемся из двери столовой — единственном участке на двенадцатой палубе, где еще оставалась хоть какая-то энергия, — антигравитационные салазки покачивались позади них, словно легкая рыбачья плоскодонка у причала. Пережитая ими в лифте перегрузка лишила их стабилизатора, но все равно: то, что Люк велел доставить обратно в мастерскую-лабораторию, было легче отбуксировать на салазках, чем волочь на себе.
— Нас с Трипио воспринимают как дройдов — то есть как нечто, о чем незачем беспокоиться. — И в самом деле, при сорванной металлической сетке, покрывавшей его сочленения и шею и свисавшей лохмотьями, открывая взорам находившиеся под ней соединения и сервомоторы, он выглядел дройдом больше, чем когда-либо. — Думаю, они даже не заметят нас, и уж точно не спросят, что это мы делаем. А в тебе они могут признать клаага.
Потман кивнул. Он и сам походил на сияющего робота в своих белых доспехах штурмовика, с висящим на боку бластером. Выделялось лишь худощавое смуглое лицо с морщинами и мягкими глазами и шапка седеющих волос.
— Я гарантирую, что берег будет чист, — пообещал он с робкой полуулыбкой. — Вы, ребята, будьте там поосторожнее.
Собравшийся уже отойти Трипио остановился, проводя быстрое сканирование возможных намерений с целью понять, уместно ли испытываемое им легкое чувство обиды, но Никос, во внезапной редкой вспышке человечности, усмехнулся.
В столовой празднование было в полном разгаре. Имперские боевые станции и крейсера снабжались автоматическими ограничителями на общее количество алкоголя, которое они могли произвести в любой отрезок времени, но проектировщики «Глаза» не приняли в расчет пивоваренного искусства гаморреанок. Из стоявшего посередине столовой гигантского пластикового бака из-под масла черпали тарелку за тарелкой крепкое пиво потва; столы были завалены тушеным и жареным мясом и огрызками клеклого, плохо пропеченного хлеба; одна миска с пивом со стуком ударилась в стену рядом с Трипио в тот момент, когда тот просунул голову в дверь, и он поспешно убрал ее.
Из столовой донеслись крики:
— Я попал в него!
— Нет, не попал!
— Ну, на этот раз я в него попаду!
— Пошли, Трипио, — предложил, покорясь судьбе, Никос. — Схемы у нас изолированные. Нам, в общем-то, все равно.
— На самом-то деле, мне приходилось мириться и с…
Трипио горделиво выпрямился и снова шагнул в дверь. Брошенные подобно дискам миски с пивом и тарелки застучали, отскакивая от стены рядом с ним, когда он пробирался к щелям автоматической выдачи пищи; за ним следовал Никос. С посудой гаморреанцы проявляли не больше меткости, чем с бластер-карабинами и пистолетами; одна миска задела спину золотистого дройда по касательной и облила его пивом, но этим все и ограничилось. Среди гаморреанцев сразу же вспыхнул спор, засчитывать ли это попадание. Спор вышел весьма бурным, гекфеды, вопя и визжа, молотили друг друга тарелками, топорами и стульями, в то время как Як сидела в стороне и, вполне довольная, благосклонно улыбалась, взирая на эту сцену.
В программирование дройда-переводчика входило умение понимать не только язык, но и обычаи и биологию различных рас галактики. Хотя он понимал, что в основе всего этого чрезмерного насилия в гаморреанском обществе лежит интенсивное сексуальное соперничество за внимание Матриарха, и что, биологически и социально, у гаморреанцев не было иного выбора, кроме как вести себя, думать и чувствовать так, как они это делали, — дройд ощутил на мгновение вспышку сочувствия к иррациональным предубеждениям доктора Мингла против индивидов, ведущих себя точь-в-точь так, как их запрограммировали.
С помощью нескольких простых команд Трипио обошел ограничители на щелях раздачи пищи — язык оказался до нелепого легким — и запросил двадцать галлонов сиропа Ступени Градации-5. Когда за плексищитами начали появляться полугаллонные контейнеры, он их вытаскивал и передавал Никосу, который выносил их назад в коридор, где ждал с салазками Потман. Вокруг шныряли, выясняя, в чем дело. великое множество морртов, слетевших во время боя со своих носителей и, очевидно, привлеченных сахарным запахом сиропа.