– Ты заслуживаешь лучшей доли – в нормальном мире. Доли полноценного человека, – отзывается мама, и часть меня уже готова с ней согласиться, но… Это все равно что голодающей девочке предлагать отравленную еду. Она бы и рада наброситься на угощение и проглотить его поскорее, потому что нуждается в нем каждой крупицей своего существа, но ведь знает, бедняжка, что…
– Ничего такого особенного я не «заслуживаю», – возражаю я.
– Заслуживаешь, – возражает мама. – И гораздо большего, чем думаешь.
Что-то в ее интонации привлекает мое внимание, заставляет запнуться.
– Что ты хочешь этим сказать? – настороженно спрашиваю я.
Она прикусывает губу.
– Да нет, ничего, просто так…
– Мама! Не скрывай ничего.
И она мне рассказала все. И вправду, лучше бы не рассказывала.
От подлинной истории моего появления на свет мир навсегда перевернулся для меня вверх тормашками.
Когда мама узнала, что в положении, ее только что сделали главным архивариусом, и она с головой была погружена в такую прорву важнейших дел, что ее ведущим доктором на семейном совете решили по факту назначить папу. Это позволило ей первые несколько месяцев не пропускать ни единого собрания на работе – за ее правильным питанием следил отец, прямо на дому. Он же делал ультразвуковые снимки и контролировал здоровье плода. Беременность протекала без осложнений, так что казалось – опасаться нечего, и можно передоверить заботу о маме узкому специалисту уже на более поздних сроках.
Так все и шло, хорошо и благополучно, до третьего месяца, а на третьем месяце папа «услышал» в животе у мамы два бьющихся сердца.
Что надлежало делать маме? К чему в такой ситуации обязывал ее закон Эдема? Немедленно доложить о своем состоянии в Центр и оставить судьбу обоих зародышей на его усмотрение. В большинстве подобных случаев одного из них умерщвляют немедленно. Специальная коллегия постановляет, кому умирать: иногда один из эмбрионов представляется с медицинской точки зрения очевидно сильнее, «нормальнее» другого. Иногда решение зависит от того, кто сейчас нужнее для сохранения баланса популяции: мальчик или девочка. Но в большинстве случаев это – чистая лотерея. Одно дитя получает право жить, другое истребляется еще до родов.
– Мы не смогли. Просто не смогли заставить себя это сделать, – вспоминает мама со слезами на глазах. – В тебе не было и восьми сантиметров, мы тебя еще никогда не видели в личико, но уже любили всем сердцем. И сразу решились – во что бы то ни стало спасти, сохранить вас обоих.
Она сказала «мы», но, судя по тому, как относится ко мне папа, по этому его вечно холодному взгляду, устремленному на меня, я уверена – не «они», а «она», мама одна решилась пойти на такое, а отец подчинился из любви к ней. Еще бы. Ведь на нее он никогда так не смотрит.
– Мы сумели все скрыть. И роды, конечно, тоже. Сказали, что они пошли так стремительно, что мы не успели, мол, даже добраться до больницы. А на самом деле я мучилась больше суток. Здесь, дома, в глубокой тайне. Ужасно мучилась. Но когда ты появилась на свет, Рауэн, а ты появилась первой, и я заглянула тебе в глазки, то сразу поняла – оно того стоило. Все – и режим секретности, и дрожь от страха, что нас раскроют, и те трудности, что уже пришлось пережить, и множество тех, что еще предстояли… Все на свете. Мы просто не могли не подарить тебе мир и тебя миру, мы обязаны были вырастить нашего второго ребенка.
Но ведь я родилась первой! И вот теперь гляжу словно сквозь маму в прошлое и вижу другую жизнь, жизнь, в которой я была бы настоящей, не пряталась бы от людей, ходила бы в школу и заводила друзей, имела бы свою комнату, свои игрушки, свои вещи. Смеялась бы и болтала с Ларк и остальными, ну а Эш…
Нет. Стоп. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы так было, но не за его счет. Не вместо него.
– Потом на свет появился Эш. Совсем крошечный, синюшный. Целую минуту не мог сделать первый вдох, а когда это у него наконец получилось, стало ясно, что дело плохо. Папа сразу диагностировал тяжелое врожденное заболевание легких.
Я ее понимаю, и мама видит, что я понимаю.
– Нам пришлось выдать его за первого, Рауэн. То есть за единственного. Выбора не было. Без интенсивной терапии он не прожил бы и нескольких месяцев. Если бы скрыли его, у него не осталось бы никаких шансов на жизнь.
Это безусловно так, но за этими словами, за паузами между ними, сокрыта и другая горькая истина: если б Центр узнал правду, в живых оставили бы меня, независимо от порядка рождения близнецов. Ликвидировали бы Эша. Я, сильная и здоровая, представляла ценность для Эдема. Он – нет. Наверное, ему и так-то позволили остаться только из-за высокого служебного положения родителей. У бедняков с периферии, из отдаленных кварталов города, такого младенца-доходягу забрали бы на устранение и предложили бы попытать счастья еще разок.