— Господи! — сказал я.
Она ещё повертелась и затихла, как будто её содержимое устало от попыток освободиться. В следующий миг куколка изогнулась от острого основания вверх, будто раскололась надвое, и снова слиплась. Тут я увидел, что передо мной два организма, два человеческих существа висят в воздухе без всякой опоры — совершенно голые, они сплетаются в объятии, разлучаются и сплетаются вновь, никогда не поворачиваясь к зрителю дважды под одним углом: то мужчина сзади, то женщина сзади, то оба с одного бока, то с другого. Когда я увидел их впервые, женщина целовала мужчину в губы. Её глаза были закрыты; позже она положила голову ему на плечо. Ещё позже внимание обоих сосредоточилось на Энн. Кожа у них была очень бледная, с интересным оттенком — точно белый шоколад; впрочем, так могло казаться из-за освещения. Мокрый снег хлопьями проносился между ними и окном, никогда не скрывая их полностью.
— Кто это такие, Энн?
— Страданию нет предела, — сказала она. Её голос звучал невнятно и хрипло. — Они преследуют меня повсюду.
Я с трудом оторвал от них свой взгляд.
— Ты из-за них так часто переезжаешь? — Больше я ничего не мог придумать.
— Нет.
Две фигуры сомкнулись в чём-то, что можно было бы назвать любовным объятием, будь их глаза прикованы друг к другу, а не к Энн. Покачиваясь, они медленно вращались на фоне чёрной, мокрой стены, как рыбы в аквариуме. Они улыбались. Энн застонала, её стало шумно рвать в раковину. Я держал её за плечи.
— Убери их, — еле слышно сказала она. — Чего они на меня всё время смотрят? — Она закашлялась, вытерла рот, открыла холодный кран. Приступы крупной дрожи стали сотрясать её тело.
— Убери их.
Я видел их, но допустил ошибку, решив, что они ненастоящие. Я подумал, что она может успокоиться, если не будет их видеть. Но она не позволила мне выключить свет или закрыть шторы; а когда я стал уговаривать её отпустить край раковины и пойти со мной в гостиную, она только жалобно затрясла головой, и её снова начало тошнить.
— Нет, уходи, — сказала она. — Ты мне уже не нужен.
Её тело стало неподатливым, она сделалась неуклюжей, как ребёнок. И очень сильной.
— Просто отойди, Энн, пожалуйста.
Она беспомощно поглядела на меня и сказала:
— Мне нечем вытереть нос. — Я сердито дёрнул её, и мы упали. Моё плечо попало в мусорный совок, в рот набились её волосы, пахнувшие пеплом. Я чувствовал, как она шарит по мне руками.
— Энн! Энн! — закричал я.
Я вырвался из-под неё, — она застонала, её опять стало тошнить — и, оглядываясь через плечо на улыбающихся существ в проходе, выскочил из кухни и из дома. Я слышал свои панические всхлипы: «Я звоню Лукасу, это невыносимо, я пойду и позвоню Лукасу…» — как будто я всё ещё говорил с ней. Поблуждав некоторое время по деревне, я наткнулся на телефонную будку у церкви.
Помнится, Спрейк как-то сказал — хотя для него это слишком изящно выражено: «Если ты чувствуешь, что убежал от жизни, значит, ты не победил». Речь шла о Лукасе Фишере. «Жить полной жизнью можно, лишь платя за это собой. Нежелание Лукаса отдаться жизни целиком сделает его жалким и ненастоящим. Он кончит тем, что будет бродить ночами по улицам и заглядывать в освещённые витрины». В то время это показалось мне слишком жестоким. Я всё ещё верил, что Лукасу не хватает энергии, а не воли, что дело в спадах и подъёмах психического состояния, а не в осознанной экономии усилий.
Когда я сказал Лукасу: «Здесь что-то очень нехорошее творится», он замолчал. Пару секунд спустя я позвал:
— Лукас?
Мне показалось, я слышу его слова:
— Бога ради, положи трубку и оставь меня в покое.
— Наверное, телефон не в порядке, — сказал я. — Ты словно где-то очень далеко. С тобой кто-нибудь есть?
Он опять умолк.
— Лукас? Ты меня слышишь?
Он спросил:
— Как Энн? Я имею в виду здоровье?
— Плохо, — сказал я. — У неё что-то вроде приступа. Ты не представляешь, какое для меня облегчение — поговорить с кем-нибудь. Лукас, там, в проходе за её кухней какие-то две фигуры, будто из бреда. Что они друг с другом делают… понимаешь, они бледные, как мёртвые, и всё время ей улыбаются. Это так омерзительно…
Он сказал:
— Подожди. Ты что, тоже их видишь?
— Я же и говорю. Только я не знаю, как помочь ей. Лукас?
На линии стало тихо. Я нажал на рычаг и снова набрал его номер. Было занято. Позже я скажу Энн: «Кто-то, наверное, ему позвонил», но я знал, что он просто не положил трубку. Какое-то время я стоял, трясясь под порывами ветра с пустоши, в надежде, что он передумает. В конце концов я так замёрз, что бросил всё и пошёл обратно. Снег с дождём летел мне в лицо всё время, пока я шёл по деревне. Церковные часы показывали половину седьмого вечера, но кругом было темно и безлюдно. Только слышно было, как ветер шелестит чёрными пластиковыми мешками с мусором, наваленными вокруг контейнеров.