Филоней возмущенно поджал губы, а Платон, кажется, совсем не удивился. Он даже нашел в себе силы потрясти головой.
— Да-да. Вот и я бы подумал точно так же, если бы не вспомнил один забавный рассказ Сократа, моего незабвенного учителя. Дескать, было это в год архонта Теодора. Ночь застала его далеко от дома. Была гроза, и Сократ спрятался в пещеру. А когда вылез из нее поутру, то заметил, что его хитон поменял цвет. Он был белым, а стал ярко-синим.
— Воздух в пещере мог подействовать на ткань, — буркнул Аристотель.
— Ну, я, честно говоря, подумал иначе, — признался Платон. — Я решил, что мой уважаемый учитель меня дурачит. Особенно когда он рассказывал, как путался в именах рабов и в кличках собак, а потом и вовсе вспомнил, что прожил совсем другую жизнь… Я и не думал об этом — до тех пор, пока мне не прочли историю восточных мудрецов. Тогда меня словно молнией пронзило, и я слово в слово переписал услышанное на папирус. А потом нарисовал этот знак — видишь там, внизу? Жрец объяснил мне, что он означает число "девять". Возьми папирус себе, Стагирит. Быть может, тебе удастся ответить на вопрос этого У-Бо…
Аристотель аккуратно свернул папирус. Однако он явно чувствовал себя не в своей тарелке и вздохнул с облегчением, когда за дверью послышались голоса — это другие ученики пришли проститься с Платоном. Аристотель с Филонеем, бросив последний взгляд на ложе учителя, вышли прочь.
Стоял последний месяц лета. Жаркое афинское солнце слепило глаза. Масличные деревья тянули из садов свои ветви, роняя черные переспелые плоды, которые превращались в жирные пятна под сандалиями горожан.
Некоторое время ученики Платона шли молча. Потом Филоней спросил:
— Что ты теперь будешь делать, Стагирит?
— На днях я получил письмо из Атарнеи, — ответил Аристотель. — Тамошний тиран, Гермий, зовет меня к себе. Я поеду…
— Нет, я не то имел в виду. Что ты будешь делать с этим? — Филоней дотронулся до папируса, торчавшего у Аристотеля под мышкой.
Аристотель недоуменно нахмурился.
— А надо что-то делать?
— Знаешь… Я подумал… Действительно, странное совпадение. Смотри: Сократ упоминал пещеру. И эти девять мудрецов тоже прятались в пещере.
Аристотель пожал плечами.
— И что? Я знал человека, у которого македонцы сожгли дом. Он провел в пещерах целую зиму. После этого он полгода считал себя черной свиньёй — хрюкал, ходил на четвереньках и ел помои. Воздух в пещерах бывает нездоров. Не лезь туда — и тебе не привидится всякая чушь.
— Хорошо, — упрямо продолжал Филоней. — Но я еще подумал… Да подожди ты смеяться! Я помню, Платон говорил нам, что ездил в Египет, когда ему было пятьдесят пять лет. Сейчас ему восемьдесят один — да пошлют ему боги легкую смерть! Значит, было это двадцать шесть лет назад. Так?
— Я вижу, ты поднаторел в арифметике, — фыркнул Аристотель.
— Значит, события, о которых говорит пергамент, произошли около восьмидесяти лет назад. А Сократ побывал в пещере в год архонта Теодора. И это было ровно девяносто один год назад. Понимаешь, к чему я? Около восьмидесяти — это ведь может быть и девяносто! И тогда… Получается, что в одно и то же время, в разных концах Ойкумены, с разными людьми произошло одно и то же событие! Это никак не может быть простым совпадением!
Аристотель раздраженно сплюнул.
— Послушай, сын ткача! Я люблю учителя не меньше твоего. Он великий человек! Но даже великие заблуждаются. И даже любимые говорят неправду. Заруби это себе на носу, если хочешь стать философом. Ты молод, ты мой друг, и мне неприятно видеть, как ты забиваешь себе голову ерундой.
— Так ты считаешь…
— Я считаю, что мы только что слышали бред умирающего, — жестко отрезал Аристотель. — У него в голове все смешалось. Будучи здоровым, он никогда нам не говорил про это, — Аристотель брезгливо потряс папирусом. — Потому что он сам считал это бредом! И я не хочу запомнить своего учителя выжившим из ума стариком!
С этими словами Аристотель швырнул папирус на землю и зашагал прочь. Потрясенный Филоней покачал головой. Он поднял документ, бережно стряхнул прилипшую масличную кожуру и заложил за пояс хитона.
11 апреля, вторник
Ульяна любила Летний сад. Он не был ей тесен. Она вообще считала себя урбанисткой. Ей нравилась обузданная природа — причесанная и подстриженная, вписанная в городской пейзаж. Нравилась строгая геометрия дорожек и газонов, нравился "оград узор чугунный", застенчивый мрамор статуй и могучие торсы старинных деревьев. Сейчас, до первой листвы, и не поймешь, где дубы, а где липы…
Летний сад только что открылся после просушки, но холодным будним вечером он был пуст. Посетителей словно выдуло невским ветром. Никто не ждал и на месте встречи — только дедушка Крылов скучал в окружении своих четвероногих героев. Натянув на уши берет и подняв воротник пальто, Ульяна неторопливо прогуливалась вокруг памятника.
Когда в воскресенье она дозвонилась до Малаганова, тот очень разволновался. И обрадовался — особенно когда узнал, что нашлась еще одна "попутчица", то есть Лиза. Десять раз повторил: "Какая вы молодец, что позвонили!" Но давать объяснения по телефону отказался. Отказался и встретиться в понедельник. "Завтра? Нет, судя по всему, завтра у меня никак не получится. Меня просто не будет…" В голосе Малаганова прозвучала невеселая усмешка, но Ульяна не придала ей значения.
А вот и Лиза! Девушка появилась со стороны набережной. Она спешила, длинный белый шарф с помпонами размотался и волочился по земле.
— Здравствуйте! Давно ждете? Бр-р-р, как холодно! — Лиза отряхнула шарф и закутала в него покрасневший нос. — Ну, и где наш таинственный незнакомец?
Ульяна пожала плечами.
— Нет пока.
— Подождем, — кивнула Лиза. Достав из кармана пакетик драже, предложила: — Хотите? От блин! — неловкими от холода руками она разорвала пакет, и разноцветные горошины просыпались на землю. — Ладно, это птичкам. Представляете, а я вчера Наташке вправила мозги!
— Кому?
— Ну мне — в другом времени. Или измерении — надеюсь, нам это сегодня объяснят. Короче. Я вчера заявила маман, что аборт делать не собираюсь. Я сказала: родить ребенка — это не позор. Позор — избавиться от него. И не моя вина, что в стране совершенно нет культуры секса. Да-да, я так и сказала. Маман чуть в обморок не грохнулась. А Наташка эта — полная дура. Приколитесь, она даже презерватив стеснялась купить. Я нарочно заставила ее это сделать.
— Ну, это, пожалуй, запоздалое приобретение, — осторожно съязвила Ульяна. Лиза махнула рукой. — А! Пригодится. Слушайте, между прочим уже двадцать минут девятого. Я замерзла, как цуцик. Наберите-ка нашего друга!
Поколебавшись немного, Ульяна набрала номер Малаганова.
— Абонент недоступен, — сообщила она.
— Выключил, зараза, — заявила Лиза. — Что-то мне все это перестает нравиться, Ульяна Николаевна. Не пора ли нам пора? Вечер, народу никого… Жутковато! Пойдемте отсюда, а?
Ульяна неуверенно огляделась.
— Действительно, как-то неуютно… Но если Малаганов не явится, то кто нам тогда объяснит?..
— Я!
Молодцеватый мужской голос прозвучал так неожиданно, что Ульяна схватилась за сердце, а Лиза ойкнула. На аллее показался высокий, коротко стриженный блондин с аккуратными усиками на продолговатом породистом лице.
На фоне серого унылого сада его распахнутый черный пиджак и белая рубашка смотрелись ярким пятном.
— Добрый вечер, барышни. Вы ждете Аркадия Евгеньевича?
Лиза взглянула на Ульяну. Та, сжав руки в кармане пальто, ответила:
— Да.
— Он, к сожалению, не смог подойти. Но все объяснения вы услышите от меня. Пройдемте? У меня на выходе машина.
— А вы, собственно, кто? — нервно спросила Лиза.
— Простите.
Незнакомец снисходительно улыбнулся, достал из внутреннего кармана какие-то документы и, развернув, показал их сначала Ульяне, потом Лизе. На фоне бледного триколора значилось: Шелест Адольф Иванович, майор ФСБ.