— Не ушла… — шепотом ругнулся Марьян. — Цубка, курва драт!
И в самом деле, знакомый серый силуэт раскачивался в конце улицы.
— Где-то так, — буркнул в ответ Густав, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — А потом еще и влез ми на хрб!
Монах удивленно оглянулся со словами:
— Густав, мать твою, чем больше узнаю о тебе, тем меньше ты похож на наемника.
— Ты тоже иезуит хреновый. Тихо! Услышит еще…
Не услышала. Деве не до этого было. Чуть раскачиваясь, как будто под порывами ветра, она шла от дома к дому, прилежно исполняя страшный ритуал.
Вольфрама начала бить крупная дрожь, как всегда перед дракой. Очень и очень злое происходило сейчас в паре десятков любекских локтей. Он крепко взялся за рукоять меча, соображая, как лучше атаковать. Обычно классическим цвайхандером действуют как коротким копьем, перехватывая одной рукой за рукоять, другой же берясь за основание клинка. Но незримый голос нашептывал на ухо, что здесь этот фокус не пройдет. Колоть такое чудовище — все равно булавкой в тень тыкать. Или медведю соломиной в ухе ковыряться.
А Моровая Дева подходила все ближе и ближе, она словно скользила над землей.
Дальше все пошло совсем не так, как порешили монах и солдат. Совсем не так.
— Шиксешустерн! — взревев, ландскнехт вылетел из-за угла дома, выводя на удар цвайхандер. Мастерство не пропьешь, тем более разбавленным вином захудалого кабака. Вольфрам много лет жил мечом, тело все делало само. Упор на ногу, разворот всем корпусом «на скрутку». Как говаривал первый наставник Густава — «удар делается не руками, удар достается из пятки и задницы, всем телом». Оружие лежало в крепких руках как влитое, и прием начался безупречно.
Начался…
Время словно замедлилось, потекло тягуче, словно хороший мед за ложкой. Мускулы стонали, как натянутые судовые канаты, но с каждым мгновением меч все замедлял движение. Дева развернулась навстречу угрозе — вот она стоит в пол-оборота, а сейчас уже смотрит прямо на Вольфрама, будто в миг вывернулась наизнанку. Темные провалы глазниц, словно чернильные пятна на абсолютно белом, точеном лице, лишенном всякого выражения.
Медленно-медленно клинок шел к цели, и так же медленно тянулась навстречу немцу рука Девы, удлиняясь противно природе и хитрой науке анатомии…
Монах хотел крикнуть, осенить нежить крестным знамением, но рука замерла, скованная смертным холодом. Марьян закрыл глаза и всем своим существом обратился к Тому, кто стоит над миром, к всеблагому и милосердному, моля об одном — дать ландскнехту толику силы, нужной для доброго дела.
Вспышка ослепила Байцера сквозь плотно сомкнутые веки, полоснула, как бритвой, в уши ударил оглушительный звон, металл будто вскрикнул от боли. Когда монах сумел протереть слезы, хлынувшие обильным потоком, то увидел, как падает в грязь ландскнехт. С протяжным всхлипом Густав осел на землю — в лице ни кровинки, губы посерели, как у покойника. Он так и не выпустил рукоять меча, переломленного аккурат посередине, словно им рубили лучший турнирный доспех, а не бесплотную тень.
— In nomine Patris… — начал было монах, но слова замерзли в горле.
Рядом тяжело плюхнулось нечто, смахивающее на дамскую перчатку. Мгновение иезуит всматривался в предмет, пока не понял, что это. Густав сумел. Цвайхандер сделал свое дело, отсек руку нежити, чисто и одним ударом, как топор палача. Платок, выпавший из пальцев Девы, невесомо коснулся сырой, утоптанной травы и дрогнул, распался на десяток серых крыс, разбежавшихся в разные стороны с утробным зловещим писком…
Дальше монах видел себя как со стороны. Вот он, поскальзываясь, бежит к Деве. Вот вылетает из ладони пузырек тонкого стекла, разбрызнувшись о порождение Геенны мириадом осколков. Вот святая вода, над которой сам Папа простирал ладони, ручейками бежит по савану, укрывающему плечи Девы, вспыхивая бледно-желтыми огоньками, словно то и не вода вовсе, а пылающее масло. С беззвучной вспышкой сияние охватило Деву, сковав замогильным светом.
Бледный овал лица нежити развернулся к Марьяну. Иезуит так и не увидел ее глаз, даже не понял, есть ли что-то в глубине черных провалов, но был уверен, что своим потусторонним зрением Дева в одно мгновение заглянула к нему в душу, будто запоминая, ставя невидимое клеймо, которое не смыть, не стереть никакими ухищрениями.
И спустя мгновение чудовище исчезло, растаяло, как дым в ночи, словно слившись с мировым эфиром….
— Густав, идиот, зачем?! Договаривались же, ты ее будешь только отвлекать, пока я…