— А если? — горячился Астай, из адыгов который, что прибился к куреню два лета тому назад. — Нэ для того мы их рэзали, чтоб сгореть! Сабли есть, пистолеты есть, ружья есть! Рванем, да?! Кто успел — джигит, кто нэт — мертвый джигит.
— Нет, — отрезал Старый. — Ждем. Пока ветра нет, татарва не рискнет, а там, если промысел Божий на то будет, и дождь пойдет.… А за дождем — туман, а за туманом…
— Бабы с сиськами! И горилки таз! — засмеялся в голос кто-то из молодых.
Старый тоже ухмыльнулся в усы. Пока про баб помнят — живые.
— Эй, шайтанье отродье, не стреляй! — заорал дюжий татарин в потрепанном малахае, вздернутом на затылок. — Разговор есть! — и, видно, нисколько не боясь засевших в невеликом болотце казаков, огрел игреневего коника нагайкой, ускоряя его рысь.
— Поговорим? — задумчиво качнул тяжелый пистоль куренной. — Или того? — И, решившись, положил его на кочку. — Ежели что, Антоха Бобер старшой, за ним Василь, а там, как Бог положит.
Не торопясь, раздвинул острые стебли пошел навстречу татарину, спрыгнувшему с коня и машущему обеими руками, что мол, неоружный, как положено. Вражина был низкий, кривоногий, но кряжистый, с маленькими умными глазками, сверкающими как острие бебута.
— Ну и чего морда твоя басурманская хочет? — тяжелый взгляд Старого поймал глаза врага и после недолгой безмолвной борьбы переборол, словно переломив об колено сухую ветку чужой воли. Басурманин чуть побледнел и даже отступил на четверть шага. Но он был хорошим воином и справился с мгновенной слабостью.
— Да вот, безродные кяфиры, к вам разговор есть, — стряхнул оцепенение татарин и продолжил. Он говорил почти без акцента, как природный русак. — Нас две сотни здесь, и еще две подойдут к вечеру. А вас сколько? Десятка два?
— Четырнадцать, — усмехнулся Старый, оценив ответ. — Что, от страха глаза велики? И не бреши про две сотни. Считать с детства приучены. Без малого сотня. Зачем врешь-то?
— Шайтан попутал, — ощерился переговорщик, разводя руками. — Ну, сколько есть, все наши. А твои все тут и останутся. Как бы глаза ни отводили. И ты это знаешь.
Татарин умолк, внимательно глядя в лицо Старому.
— Положим, знаю, — неспешно протянул тот, как бы приглашая продолжить интересные речи.
— Но всякое случается, — негромко проговорил басурманин. — Можно все правильно решить. Чтобы всем хорошо стало. И вам, и нам. И Христу, и Аллаху, и…
— В чем вопрос? — отрывисто спросил Старый, смиряя биение сердца, почуявшего надежду.
— Птица летит по небу. Это закон неба, — неспешно, со значением произнес татарин. — Рыба плавает в воде. Это закон реки. Так должно быть.
— Короче говори, по делу.
— А я и говорю. Всему свое место. А вот что делают полсотни крылатых гусар в Диком Поле? — татарин прищурился, от чего его и без того узкие глаза превратились в две черные черточки. — Им тут совсем не место, как думаешь? Крылачи хороши в коронных землях, где для их зверей, по злой шутке Иблиса обозванных конями, есть прокорм. Да и не пойдет полурота в Дикое Поле. Нечего им тут делать.
— Поклажа, небось, еще есть при них? — спросил Старый, напряженно хмурясь.
— Поклажа есть, — подтвердил переговорщик и неуловимо изменился, словно сбросил незримую маску шута-затейника. — А еще среди них несколько разряженных, как петухи, фрягов. Так что в кошелях там точно не медяки.
— Тогда позволь и вопрос к тебе, морда басурманская.
— Повторяешься, шакал!
— Да и ты тоже.
Два воина, низенький и высокий, громко засмеялись, с некоторым даже облегчением, будто почувствовав, как отошла чуть в сторонку смертная тень, которая почти уж накрыла обоих. Показалось даже, что не вожаки двух стай сошлись в готовности друг другу глотки рвать до последнего, а два приятеля давешних встретились на пирушке, да времена былые вспоминают. Оба были достаточно умны и опытны, чтобы понять друг друга с полунамека.
— Ну, так? — подбоченился казак. — Время идет, а кони у ляхов быстрые. Что такого может быть в нас, чтобы не только в живых оставить, но и взять в долю…
— А ты, как будто, настолько глуп, что не понял?
Старый не ответил. Лишь улыбнулся, будто кот, обожравшийся ворованной сметаны.
— Такие дела, хлопцы, — Старый задумчиво потянул горький дымок «носогрейки». — Татарин предлагает здобыч пополам делить.
В стороне тихо переговаривались татары на своем языке, что-то тихо лязгало и вжикало — кажется, саблю точили. Кто-то тихонько пел, и грустный напев струился над пряными степными травами, приглашая ко сну. Но казаки не спали, были дела поважнее.