Он был зол, очень зол! Тот-Кто-Несет-Много-Рук не принял бой, издалека услышав призыв — сбежал. Пользуясь преимуществами своей природы, ушел на глубину, куда не было хода даже Ему, отказав в славной битве и желанной смерти. Это плохо, обидно. Опять придется слушать плеск волн и писк китов. Надоело. Устал. Скучно.
Не беда. Выход есть всегда. И сейчас есть. Неживые. Те, что скользят по поверхности Его владений, иногда принося Ему жертву своими маленькими детьми, которые будучи не в силах долго качаться на волнах, тонут. Они вкусные. Хоть и очень много надо их, чтоб насытить Его чрево. Неживых много. Иногда очень много. Целыми стаями бегут куда-то, изредка опускаясь на дно, наверное, тоже умирать.
Если иных противников не осталось — пусть врагом станут неживые! Он объявляет им войну насмерть. Неживых много, они смогут подарить Ему покой. Вечный покой.
Холодные обливания, смена кабака и подогретый бульон с потрохами сотворили маленькое чудо. Отто отчасти протрезвел, не сказать, чтобы полностью, но достаточно для более-менее обстоятельной беседы.
— Ну а потом он пасть как откроет! — распаленный воспоминанием, матрос широко раскинул руки. — Где-то так, но раз в пять больше! Или в шесть!
Капитан переглянулся с соседом, неприметным, уже не молодым солдатом с такими же холодными глазами. Немногим ранее Швальбе представил его как Мирослава.
— Ярдов шесть-семь? — уточнил капитан. — Многовато.
Капитанов сосед только плечом дернул.
— Все может быть. У страха глаза велики. А вода еще и очень меняет размеры. Притом в разные стороны.
— Не верите?! — подскочил уязвленный Отто. — Да я почти у Зверя в зубах был! Пречистая вызволила! — матрос истово перекрестился. — Зубищи — во!..
— Только в пять раз больше, — закончил за матроса Швальбе. — Дружище, не горячись, собери мысли в кучу и повтори все с начала.
— Да что там повторять, — Витман тоскливо огляделся, надеясь обнаружить в пределах досягаемости хоть кружечку пива. Не нашел. Мирослав раздраженно дернул себя за седоватый ус, и Отто торопливо продолжил:
— Ну, значит так. Шли мы из Антверпена в Куксхафен. Сюда, стало быть. Грузом шерсть была, ну и по мелочи всякой, что Мартен в трюмы набил. Мартен — это владелец наш.
— Мы знаем, — кивнул Швальбе. — Продолжай.
— Шли спокойно, — продолжил Витман. — Ветер ровный, море, что зеркало твое. И тут…
Матрос осекся, скрипнул зубами и сжал кулаки, одновременно ссутулившись, словно укрываясь от ветра. Похоже, даже сейчас, спустя время, будучи на берегу и в безопасности, он чувствовал себя очень неуютно, вспоминая те события. Впрочем, его душевные терзания Мирослава ничуть не тронули.
— Отто, ты не в театре, а мы не восхищенные зрители, — строго заметил второй наемник. — Давай без заминок. Строго и по существу.
— А то сержант пива тебе не даст, — Швальбе подкрепил кнут пряником в виде туманного обещания выпивки. — И сам его выдует. Он такой. Мирослав, не дави парня. Пусть рассказывает, как может.
— Да кто давит?! — возмущенно фыркнул сержант. — Капитан, вы слушайте его дальше, а я за пивом пойду. Надоело.
Витман с некоторым облегчением проводил взглядом фигуру злого сержанта и продолжил:
— И тут, на траверзе Гельголанда, эта чуда на нас и полезла. Длиннючая, зараза. Мартен говорил, что в пол-лиги точно, но вы ему не верьте. Такая громада нас бы и не заметила. А так, как «Лань» утонула, потом еще моряков честных ловил, чисто угорь какой. Пастью своей мерзкой ловил. И ел…
— Опиши его, если можешь. — Швальбе подвинул к матросу блюдо с обжаренным в говяжьем жире луком. — Только грызани. А то развезет совсем. Забудешь все.
— Не развезет! — вскинулся Витман, все же зачерпнув пригоршню золотистых колечек. — У меня до сих пор перед глазами рыло это мерзкое. И глаза. Красные такие. Без зрачка совсем. Прям аж в душу заглядывает, скотина, как наизнанку выворачивает! И весь черный такой, и чешуя с фонарный щит. Я и на войне таких ужастей не видал!
— Так ты из солдат? — удивился Швальбе.
— Был грех, потоптал солдатскую дорожку. А после Брейтенфельда, когда наши папистов вздули, в аккурат и ушел.
— И со шведами служил? — снова удивился капитан.