Плыло белое пятно в сыром воздухе — так и шла несчастная, не чувствуя холода…
…Коник ладный. Молодой, горячий, шерсть аж лоснится, а хвост — что твоя метла — так и хлещет, мух гоняет. Всадник — конику под стать. Тоже молод, тоже хорош да горяч. Хвоста, правда, нет. Зато сабля пышная на боку. И пистоли из ольстр[6] торчат, рукоятями так в ладони и просясь. Схвати да жахни навскид, не целясь, в крынку, что на плетне сушится! Чтобы брызги глиняные во все стороны!
Только тому, кто в седле сидит, не до стрельбы. У него заботы другие…
Справа, вцепившись в стремя, замерла девушка. Прятала лицо, глотая слезы.
И вроде готов казак к походу, ждёт его шлях, что к славе да деньгам привести всегда готов. Но ноет, давит каменным жерновом на сердце расставание.
— Оленка, ну что же ты, люба моя! Я ж, туды-сюды и до тебе вернусь! Мухою! Ты и соскучиться не успеешь…
— Так я уже…
— От дурна девка, — прошептал казак, глядя в небо, чтобы никто не увидел, что у самого глаза повлажнели. — Говорю же тебе, до Дечина доскачу, и назад тут же! К тебе, Оленка, к тебе! Как раз свадьбу сыграем! Мы ж колодку[7] вязали не смеху ради!
Закусив губу, сдернул с шеи серебряный нательный крестик. Протянул девушке.
— На память тебе. Верь, люба. И жди.
— Жду… — протянула девушка, веря и не веря. Её рука скользнула за пазуху, где под выбеленным полотном рубахи угадывалась юная грудь.
Казак непроизвольно сглотнул. Сжал повод до боли, до хруста пальцев — лишь бы отогнать воспоминания, что невпопад штаны встопорщили.
Оленка сняла через голову свой крест. Тяжелый, золотой.
— А это тебе на удачу. От отца остался. Последняя память о нём. Он справный казак был. И с ляхами рубился, с татарвой…
— Знаю я, Оленка, знаю… — тихо молвил Дмитро, поглаживая тонкие девичьи пальцы. Остаться хотелось так, что зубы сводило, но и выполнить порученное дело долг требовал. Ну как тут быть?! — Отец у тебя подлинный лыцарь был! Про то каждый знает. Даже капитан Отакар про него говорил. Мол, жил в твоём селе, Димитрию, славный вояр, казак Литовченко!
…Прочь, прочь воспоминанья! Успей, кровью изойди, но успей!
На берег, раскинувшийся по ту сторону реки, вылетел всадник на вороном коне. Судя по одеже, пистолям и сабле-чечуге[8], и деньги у хлопца водились, и боец не из последних. Только грязный, словно с чертями в канаве гроши делил. И молодой, годов двадцати — двадцати пяти от роду, не старше. Лицо морщинами не исчиркано, в усах седина не завелась.
Спрыгнул с коня, чьи бока в хлопьях пены ходили кузнечными мехами. Бросил поводья, подбежал к урезу воды, замочив сапоги. Постоял миг, будто раздумывая, не махнуть ли вплавь. Отрезвила волна, грянувшая о берег с такой силой, что чуть не сшибла с ног. Можно, конечно, сквозь ревущий Днепр кинуться. Только утонешь ведь. И будут раки по тебе мертвому и склизкому ползать…
Казак кинулся к долбленке, дохлой щукою валяющейся у самого берега. Только дырища на всё дно — одни борта и остались.
— Люди, хай вашу грець, есть тут кто?! Лодку! Лодку надо! Люди! Сто червонцев дам! Човна мне надо!
Но если и случился на берегу какой рыбарь, непогодою застигнутый вдалеке от жилья, то на отчаянный крик не ответил.
Казак бессильно пнул сапогом с легкостью проломившийся трухлявый борт, подстрелено рухнул на колени, с неразборчивым рыком саданул изо всех сил кулаком безвинную землю. После упал на спину, подставляя лицо ветру и брызгам.
— Не успел ты, Дмитро, Господь свидок, не успел…
…В крике, что раздался с противоположного берега, не было ничего человеческого. Да и звериного мало было. Словно нечисть какая взвыла, кол осиновый нутром своим поганым почувствовав.
Дмитро вздрогнул, приходя в себя. Помотал головой, прогоняя остатки несвоевременных воспоминаний. Потом думать и вспоминать станешь! Надо дело делать, а не цуциком скулить. Лодки нет, то не беда! Вон, какой годный топляк на берегу валяется! Кора слезла, белый от солнца — давно лежит, сухой.
Сапоги долой, жупан долой! Намокнут — на дно утянут. На жупан сверху — портупею с пистолями да саблей. Пусть лежат, хозяина ждут. А кинжал пригодится! Добрый кинжал, с бегущим волчонком на клинке[9]… Эх-ма, чуть не забыл! Негоже вещи на земле кидать, нехай краще у Черныша на спине во вьюке будут. И не намокнут, и не скрадет никто! Медведей тут нету, а конь толковый, от волков летних отобьётся, не говоря уже про посполитых[10] оголодавших.
7
Вязание колодки — когда парень с девушкой хитрым способом сноп сена совместно вязали, то всем окружающим понятно было — к свадьбе дело пошло. Ибо — помолвка
8
Чечуга — она же «армянка», тип сабли, восточного происхождения, отличается своеобразной формой навершия и клинка.
9
Бегущий волчонок — герб города Пассау, славившегося производством «белого оружия». От «волчонка», кстати, ведет свою родословную «маймуна» — обезьяна, которой клеймили свои клинки дагестанские мастера.