Через несколько минут я уже нервно расспрашивала служащих в вестибюле главного корпуса, как пройти в библиотеку. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь… из людей.
Библиотека для меня святое место. Надежное убежище от опостылевшей суеты. Сокровищница и так далее. Поэтому я с удовольствием ощутила знакомый с детства запах старых книг. Маленькая тихая женщина с длинным острым носом старательно переписывала в читательскую карточку названия ярких томиков фантастики. Грузный читатель в черном рабочем халате, затертом до блеска, любитель упомянутой фантастики, нетерпеливо ожидал перед деревянным барьером. Но я ждать не могла.
— Скажите, пожалуйста, вы — Ядвига Яновна?
Маленькая библиотекарша, казалось, сделалась еще меньше и ответила почти шепотом:
— Ядвига Яновна заболела. Ее не будет.
Зато грузный читатель не считал нужным деликатничать:
— Чокнулась ваша Ядвига Яновна. Шиза разыгралась. Вчера забрали в дурдом прямо из библиотеки. Я всегда говорил, что она припыленная, какую-то ерундистику сует, чтобы читали. А что мне с этих ее романов? Попробовал читать — чуть не уснул. Тут за день в цеху наломаешься, хочется хоть чего веселенького. А она лекции читает. Глупая баба. Сама от своей классики шизанулась.
Мужчина продолжал возмущаться, маленькая библиотекарша согнулась над столом так, словно хотела слиться с его деревянной поверхностью. А я двинулась прочь. Прочь, прочь…
Я стояла перед киоском “Союзпечати” и разглядывала обложки периодических изданий. В голове, как заведенные, крутились холодные формулировки из прочитанного письма: “ Согласно договору от такого числа такого-то года… посылается человек… отличные духовные и физические качества… Передается в полное распоряжение… Срок использования — не более двух недель. Надлежит вернуть в псевдоживом виде не позже одиннадцатого апреля. Мнемоническая анестезия обязательна”. Подпись директора моего завода и начальницы отдела снабжения. Печати, штампы, регистрационные номера.
Мнемоническая анестезия… Это, видимо, искусственная амнезия — утрата памяти. А что значит “псевдоживой вид”?
Десять минут третьего… Пятнадцать… Мартин не похож на тех, кто опаздывает. Половина третьего. Сорок минут. Ждать, очевидно, не имело смысла. Скорей в костел Святого Юрия.
Костел подпирал небо, как ржавый нож. Из его дверей быстрым шагом вышли две знакомые мне личности. Этого мужчину в шляпе и сером пальто я видела, когда он записывал результаты измерений в оскверненном костеле. А тот, усатый, просвещал меня насчет отца Петера и моей комсомольской несознательности. Если они тут, значит — все повторяется?
Проклятый город. Я стояла перед дверями костела и не решалась войти. Я была уверена, что там продолжалось уже виденное мной разрушение. А Мартин…
Тяжелые двери внезапно распахнулись, и кто-то чуть не сбил меня с ног. Мартин! Я так обрадовалась, что сразу даже не заметила его волнения: казалось, от светлых волос “ежиком” летели искры, губы дрожали, руки, кажется, тоже, потому что он два раза подряд уронил свой портфель на ступеньки крыльца. Мартин быстрым шагом двинулся прочь от костела. Я бежала рядом, хотя уже чувствовала некоторую неловкость (ну как же, с моим “комплексом принцессы” бегу за парнем!). Вообще, замечает он меня или нет… Оказалось, замечает. Посреди узкой улочки Мартин резко остановился.
— Мне сказали больше не приходить в костел! От меня слишком много хлопот! Я компрометирую их! Боже, Ты — видишь? Что мне делать?
Насколько я поняла из дальнейших отрывочных высказываний Мартина, встреченные мною возле костела мужчины приходили к нему как к приближенному отца Петера. Допросили Мартина, его начальство, его знакомых. Такое случалось и раньше, Поэтому начальство намекнуло, что лучше было бы для них и для самого Мартина, чтобы он временно перестал сюда приходить. Почему бы ему не окончить свою учебу в университете? А со временем, когда он убедится в истинности своего духовного призвания, может поступить в семинарию.
Мы зашли в маленькое кафе. Но чай Мартина так и стыл нетронутым. А ученик ксендза все рассказывал, как в детстве мать водила его в костел, а отец ругал ее за это. И как потом сам Мартин посмеивался над “темнотой” верующих людей. И только личное горе — смерть родителей — вновь привело его в храм. И еще огорчало моего знакомого, что отец Петер, который был авторитетом для Мартина, почему-то сомневался, что его ученику по силам призвание священнослужителя.