И вот мы дежурим — после школы и до 5–6 часов вечера. Посетителей мало, в основном военные. Я стою на стыке двух залов: у меня художники Ватто, Буше. Отношусь к ням снисходительно и чуть пренебрежительно: на картинах милые личики, пышные юбочки, танцы, пастушки. «Лодыри», — думаю я. Мне-то надо готовить уроки на завтра. Портфель лежит на стуле. Я достаю учебник немецкого языка, читаю и перевожу текст, поглядывая то на словарь, то на одиноких посетителей, чтобы — не дай бог! не трогали картин. Но посетители очень дисциплинированны, и я забываю о них…
— ★ —
Школа на Пулковском меридиане
Кончился последний школьный экзамен. Казалось бы, можно подумать и об отдыхе. Но 12 школьников остались в классе, чтобы обсудить, с чего начать ремонт поврежденного снарядом этажа.
К ребятам пришел Георгий Романович Комар, инвалид Отечественной войны, строитель по специальности.
Он рассказал, как приготовить раствор, как пользоваться лопатой, кистью, чтобы штукатурка, окраска и побелка получились добротными.
На утро следующего дня восстановительная бригада пришла в школу в рабочих костюмах. Внешне все приобрели вид настоящих строителей. Руководитель бригады Витя Добрин вместе с Женей Смирновым, Володей Молявкиным, Ваней Виноградовым и другими ребятами прежде всего смастерили инструменты. Кисти сделали из рогожи. Кое-какой инструмент принесли из дома. Потом с тачками отправились на самый конец Международного проспекта за песком и известью.
Решено было работать всем вместе, всей бригадой…
…На расшивке и заделке щелей лучшими мастерами стали Коля Коловайтис и Володя Молявкин. Сережа Васильев и Коля Кузнецов научились искусно заделывать плинтусы. День ото дня бригада работает все лучше. Она уже стала на каждый день устанавливать себе задание, и ни разу ребята не ушли домой, не выполнив его.
Сейчас уже полностью оштукатурены все классы, заканчивается доделка коридора.
Побелку бригада не задержит. Школа будет отремонтирована вовремя.
М. Данилова, («Смена» № 153, 3 августа 1944 г.)
И. Терешонок
«А это — тимуровцу!»
В блокадные годы я не совершила никакого героического поступка.
Не задержала диверсанта, не откопала из-под развалин человека, не работала на заводе, как взрослые, во время обстрелов. Только одну зажигалку я погасила, да и то, наверно, случайно. Я просто жила.
В первую блокадную зиму мне шел десятый год. Мама с моей сестрой Катей работали на Адмиралтейском заводе. Они вставали рано утром и сразу поднимали меня. Уходя, мама всегда наказывала мне:
— Только не ложись, только не ложись, дочка!
И я не ложилась. Дел было много. Из всех, кто оставался дома, я одна могла ходить. Раненый брат Шурик семнадцати лет, племянники Толик — одиннадцати месяцев и Ниночка — трех лет, бабушка — все они лежали и не могли подняться.
С утра я принималась за работу: подметала квартиру, вычищала из буржуйки золу, выносила помойное ведро. Потом брала санки, ставила на них ведро и бидончик, ехала за водой. В конце нашей улицы, 7-й Красноармейской, у дома № 16/30 была колонка.
Отстояв большую очередь и набрав воды, я тащила санки к дому. Оставлю около лестницы, а сама с бидоном поднимаюсь к себе на второй этаж. Вылью воду в другое ведро, и снова с бидончиком вниз. Так я проделывала по три-четыре раза, пока не отчерпаю из ведра больше половины. Тут уж я тащила наверх и всю остальную воду вместе с ведром.
Потом я повторяла все это еще раз, потому что каждый день заходила в соседнюю квартиру, а там тоже было двое лежачих больных.
Иной раз уж нет сил ехать за водой. Тогда просто наберешь в кастрюлю снегу и растопишь.
Бабушка и Шурик лежали молча. Дети плакали. Я давала каждому сухарик черного хлеба и кружку дрожжевого супа, разведенного еще водой, чтоб больше было. Так же ела и сама, смакуя этот сухарик. Откусывала понемногу и держала его во рту, пока совсем не размякнет, потом проглатывала. Детям еще и набивала размоченным хлебом соски, чтобы они подольше не плакали.
Иногда я ложилась рядом с братом отдохнуть, но он не давал мне много лежать и тоже, как мама, приговаривал:
— Вставай, не лежи, а то совсем ослабеешь.
У нас было две комнаты, но все ютились в маленькой. Ее легче было нагреть.
Мы сожгли все вещи. Остался только стол, два стула, детская кроватка и две железные кровати. На одной из них спали мама, я и Шурик. И вот однажды утром мы проснулись, а Шурик не шевельнулся, не заговорил с нами. Ночью он умер. Это было 27 января 1942 года, а на следующий день умер и маленький Толик. Мы положили его под пальто к Шурику, завернули обоих простынею и на санках свезли в морг.