Хуже было с продуктами. Заходить в деревни Чапай все еще не решался, а запасы кончались. Поэтому нажимали на ягоды и грибы, хотя ими не очень-то насытишься. Приходилось подтягивать ремни потуже — до того дня, пока не захватили две телеги с продовольствием.
Чапай и Фурман разработали план дальнейших активных действий по всем правилам партизанской тактики. Они взяли за правило нападать первыми лишь в том случае, если противник слабее и преимущество явно на их стороне. Если же противник был сильнее, «чапаевцы» уклонялись от встречи.
Действовали они смело, но осмотрительно, причиняя немало хлопот гитлеровцам, особенно их мелким тыловым подразделениям.
Однако обойтись без потерь не удалось. Первым погиб Борька Бублик. Гитлеровский солдат, сопровождавший обоз, на который напали «чапаевцы», успел выстрелить из винтовки, и пуля пробила Борьке Бублику горло. Он захлебнулся собственной кровью. Смерть эта поразила, но не обескуражила мальчишек.
Чапай и Фурман не раз видели в кино, читали в книгах, как хоронят бойцов. И они решили похоронить погибшего товарища со всеми воинскими почестями. Так, как положено. Был митинг у могилы, были слезы, которых никто не стыдился, и ружейный салют над выросшим у березы небольшим холмиком.
Потом погибло еще четверо ребят. Каждая новая смерть уже не производила такого острого впечатления, как самая первая. Бой учит солдата прятать свои чувства и переживания, чтобы они не мешали главному — уничтожать врага.
Как-то утром разведка «чапаевцев» обнаружила подразделение фашистов, двигавшееся по дороге. Два взвода, а может быть, и рота. Наконец-то можно дать настоящий бой. И мальчишки решили немедленно напасть на немцев, считая окружающий дорогу лес достаточным прикрытием для себя и гарантией неожиданности, а следовательно — успеха. Но это было, конечно, их серьезным просчетом. Одно дело — какой-нибудь тыловой хозвзвод, а другое дело — кадровое подразделение вышколенных головорезов.
Попав под ожесточенный огонь, сразу уложивший не одного фашиста, гитлеровцы, однако, не растерялись, не обратились в бегство. Быстро рассыпавшись цепью, они тут же перешли в контратаку, и мальчишкам пришлось туго. Неся большие потери и отчаянно отстреливаясь, пуская в ход гранаты, «чапаевцы» вынуждены были отступать. А фашисты медленно, но верно теснили их к болоту, одновременно обходя с трех сторон. Бой шел не на жизнь, а на смерть: гитлеровцы тоже несли потери, но продолжали разъяренно наступать на мальчишек, ведя шквальный огонь и не жалея патронов.
Если бы не чистая случайность, в результате которой вблизи пути отступления «чапаевцев» оказался партизанский отряд ленинградских студентов-горняков, который и пришел мальчишкам на выручку, — они бы все, безусловно, полегли в болоте. Да и без того потери их были велики. Из сорока семи своих товарищей в этом роковом для них неравном бою они потеряли тридцать! Только семнадцать пришло в отряд Усманова. Семнадцать отважных и умных, храбрых и наивных, измотанных боем мальчишек.
4
— Ну, так что будем делать дальше, Чапай?
Усманов с восхищением смотрел на угловатого подростка в изодранных брюках и клочьями висящем на нем пиджаке, с автоматом на груди и парабеллумом на ремне: каких ребят, каких замечательных парней воспитала наша советская Отчизна!..
Чапай молчал: рассказав все как на духу, ничего не утаив, он уже не был уверен, что партизанский командир согласится взять их в свой отряд. Он понимал: сегодня они допустили непростительную ошибку, стоившую больших и неоправданных жертв. Но в конце концов, разве война — прогулка? Все они давали себе ясный отчет в том, на что шли, создавая партизанский отряд. К тому же, они ведь не генералы, а обыкновенные пятнадцатилетние мальчишки, которым и винтовку-то в руках держать не приходилось (разве что духовое ружье в тире), а тем более стрелять из нее по настоящим фашистам…
И Чапай еще раз повторил свою просьбу:
— Разрешите отряду влиться в ваш, товарищ командир…
— Нет, друже. Замечательные вы ребята, но придется переправить вас на «ту сторону». Вы свое отвоевали. Там вы нужнее и полезнее будете, чем здесь.
— Товарищ командир, — взмолился Чапай, — пусть остальные, я не возражаю, но меня и Фурмана оставьте у себя. Я вас очень прошу, очень. Поверьте, мы все, все будем делать. Вы не пожалеете…