И как же ему не радоваться?! Он уже знал, что Быков — командир того самого комсомольского партизанского отряда порховчан под названием «За Ленинград», которому он помогал.
Внимательно расспросил командир паренька, похвалил за смекалку, за смелость. Прощаясь, сказал:
— Будь осторожней, остерегайся предателей, без приказа сам ничего не затевай. — Помолчал и вдруг спрашивает: — Тимофея Погодина знаешь?
— Дядю Тиму? Мельника? Знаю.
— Поезжай к нему на мельницу на телеге. Он тебе кое-что даст, а ты в лес за Олтухово доставишь. Понял?
— Понял, — ответил Геннадий.
Так юный разведчик стал и снабженцем отряда. Тимофей Погодин грузил на повозку муку, зерно, а Геннадий отвозил в условленное место нужное партизанам продовольствие. Пригодилась и лошадь, подаренная несколько месяцев тому назад красноармейцем на дороге.
Все было бы хорошо, если бы не подвела мальчишечья наивность. Услыхал Геннадий как-то, будто немцы собираются занять отцовский дом, который стоял заколоченным много лет. И, ни с кем не посоветовавшись, пошел в комендатуру выяснять. В комендатуре начали мальчишку допытывать — кто отец, как Геннадий оказался в деревне, чем занимается?
Кое-кто, вероятно, заприметил, как Геннадий на лошади отправлялся в лес.
— В Олтухово ходишь? — спрашивает староста.
— Хожу, — отвечал Геннадий, а сам лихорадочно думал: «Что этому, лупоглазому, известно? Нет, ничего он знать не может. Так что от всего отказываться буду».
— А зачем ходишь?
— Просто так. Делать-то нечего.
— А в лес ездил для чего?
— За валежником, хоть тетку Сашу спросите…
— Лучше правду говори, — начал злиться староста. — С партизанами связан?
— Какие еще партизаны? — удивился Геннадий.
Так ничего и не выпытал фашистский холуй, наградил паренька парочкой затрещин и приказал полицаям отвезти в Порхов. Там на Ломаной улице, в доме № 2, находилась тюрьма.
Лежа на дощатых нарах, без подушки, без одеяла, с тоской глядел Геннадий на узкое, зарешеченное окно. Никогда в жизни не знал он неволи. А сейчас за решеткой! И день-то какой — первое сентября!
Тоскливо на душе. Гена отвернулся к стене, чтобы соседи по тюремной камере не увидели слез.
Неволя хуже непосильной работы, хуже голода. А кормили так, чтоб только ноги не протянуть: банка баланды из верхних капустные листьев и 200 граммов хлеба.
Однажды ночью раскрылась дверь камеры:
— Все на выход! — закричали полицаи.
Криками, прикладами подгоняли заключенных. Толпа, окруженная солдатами с собаками на поводках, подошла к железнодорожной станции. Началась погрузка в товарные вагоны. Людей набили полный вагон. Утром поезд остановился, подгоняемые палками заключенные вышли на какой-то станции.
— Это же Тулюблю, — узнал кто-то, — под Старой Руссой.
Так Геннадий Светлов оказался в концентрационном лагере.
На окраине деревни стояло гумно, окруженное колючей проволокой. Сюда и загнали арестованных.
Утром всех построили, и офицер объявил:
— Хорошо работать — есть кормить, плохо работать — нет кормить. Не слышит приказ — расстреливайть, нет работы — расстреливайть, побег — расстреливайть…
Все чаще лужи покрывались утренним ледком, холоднее дули осенние ветры. Обувь износилась. Истощенные еще в Порховской тюрьме, люди болели, обессилев, падали.
Не один раз видел Геннадий, как били палками женщин только за то, что они не в силах были пилить и таскать лес.
Морозное октябрьское утро. На большой поляне выстроили лагерь. Офицер, проходя мимо, брезгливо прикасался палкой то к одному, то к другому заключенному. Солдаты выталкивали отмеченных из общего строя. Престарелые, наиболее истощенные, несколько подростков. И среди них Геннадий. Их погнали в новый лагерь — под станцию Дно.
Отсюда удалось бежать. Еще по пути из Порхова в Тулюблю Геннадий познакомился с парнем лет семнадцати, который назвался Иваном. Решили бежать вдвоем. Охрана здесь была немногочисленная, считали, что старухи и дети не убегут.
Ночью скрытыми тропками добрались до какой-то деревни. Переночевали. Утром снова отправились в путь. Но далеко уйти не довелось. Встретили полицая с винтовкой через плечо. Хотели бежать. Но он их заприметил.
— Стой! Стрелять буду! — заорал полицай и повел их в деревню. Запер в баню, пригрозил на следующий день отвезти в немецкую комендатуру.
Ночью, когда все стихло, Геннадий сказал:
— Бежать надо!
— Надо, Гена, надо…
— Вон окошко. Я тебя подсажу, а ты вылезай.
Но Иван широк в плечах — не пролезть. Попробовал Геннадий. Обдирая в кровь плечи, протиснулся в окно. Откинул кол, которым была подперта дверь, выпустил Ивана. Решили идти порознь.