— Меченый будет, не спутают, — ворчал дядя Иван, суча дратву варом.
Разведка работала без отдыха. Надо было точно разработать маршрут для похода. Все дальше и дальше в тыл врага уходили группы. Женя умолял Арефьева взять его с собой, но тот только отмахивался:
— Успеешь. Наперед батьки в пекло не лезь.
— Надо бы обстреляться парню, Михаил Осипович, — пытались «ходатайствовать» за Женю разведчики.
Арефьев был неумолим. Но вот как-то вечером лейтенант вошел в землянку и, заметив Женю, приказал:
— Готовься. Сегодня примешь боевое крещение. Пойдешь на «рельсовую» войну.
Женя уже знал, что это за война. Партизаны разрушали железнодорожное полотно, выводили из строя огромные участки.
Вместе с подрывной группой отправился и Кухаренко. Он, тащил на спине мешок с толовыми шашками, похожими на бруски серого хозяйственного мыла, которые покупал когда-то в керосиновой лавке, на углу Кожевенной линии.
Партизаны были вооружены гаечными ключами, как обыкновенная ремонтная бригада. Одна группа готовила взрыв, а другая разбирала полотно. Рельсы снимали и бросали в озера, в речушки. Шпалы сжигали на кострах, чтобы оккупанты не смогли быстро восстановить полотно. Женя смотрел во все глаза с восхищением. Так их, гадов, пусть-ка попробуют теперь увозить добро с нашей земли.
Возвращались на базу кружным путем. В соседней деревне только что побывали каратели. Догорали головни. Плакали женщины на пожарище. На скотобойне на железных крючьях висели люди. Палачи подвешивали их за ребра. На шее замученных болтались бирки с надписью: «Они помогали партизанам».
Партизаны сняли шапки. Кто-то из бойцов заслонил Женю от страшного зрелища. Не надо ему видеть, мал еще. Но командир группы повернул Женьку лицом в сторону повешенных:
— Пусть видит. Он — боец, должен знать. Смотри, парень, запоминай.
У Женьки помутнело в глазах и к горлу подступила тошнота. Он оглянулся. Бойцы стояли хмурые, сжав винтовки. И он тоже сжал покрепче кулак так, что ногти впились в ладонь, и от этого дурнота прошла и осталась только ненависть. Злая, жгучая.
Пришел день, когда Арефьев сам взял его в разведку. В деревне, по предварительным данным, были фашисты. Но сколько? Незамеченным пройти трудно. Кто пойдет? Добровольцы-разведчики шагнули вперед:
— Я!
— Я!
— Я!
Женя тоже шагнул и закричал тонким от волнения голосом:
— Я!
Арефьев усмехнулся, вздохнул и, словно нехотя, ответил:
— Да, сегодня, видимо, ты. Больше некому. Сдай оружие.
Женька про себя возмутился. Он ждал этого момента столько дней, чтобы наконец пойти в бой с оружием в руках, выстрелить хоть в одного фашиста, увидеть, как он свалится от его пули. И вдруг без оружия? Но вслух ничего не сказал, — к этому времени понял уже, что такое дисциплина.
Арефьев повернул Женьку, оглядел придирчиво со всех сторон. Дернул за рукав, оторвал с треском лоскут. Так, теперь лучше, а то больно ладная кацавейка. Сапоги тоже похуже бы надо. Откуда у бродяги такие крепкие сапоги? Котомку еще надо, пару кусков хлеба.
— Запомни, ты беженец, отбился от родных. Из Вилейского района пробираешься к тетке в Витебск. Понял? Ну, иди. — Арефьев потрепал его по затылку. — Помни — «глазомер, быстрота, натиск». — И подмигнул сначала одним, потом другим серым веселым глазом.
Женя побрел по дороге к деревне, оглядываясь по сторонам. Он запоминал детали. Засада могла быть не только в деревне, но и на кладбище. Но идти туда было страшно. Кладбище с детства внушало ему ужас. Да еще вороны каркали тревожно и тяжело плюхались с ветки на ветку.
Чего это они переполошились? Он вспомнил Арефьева: «Разведчик должен все замечать». И страх прошел. Женя осторожно обошел все кладбище, заглядывая за могилы — нет ли там кого.
В деревне он подошел к первому дому, запертому на засов, и осторожно постучал в ставню. Стыдно просить милостыню. Как это вдруг протянуть руку за подаянием? Никогда он этого не делал. Но у него задание, и Женька загнусавил противным голосом: «Подайте христа-ради сироте бездомному. Подайте сироте…»
Так, от дома к дому, от сарая к сараю, брел по деревне, замечая, где стоят фашисты. Слухи о засаде подтвердились.
Человек шестьдесят гитлеровцев расположилось на окраине деревни. Женя отчетливо слышал их разговор. И от досады даже чертыхнулся. Знал бы «дойч», так послушал бы, чего они там замышляют.