За бой у Коптева и за ценные сведения, добытые в разведке, Евгений Кухаренко был награжден орденом Красной Звезды.
Но получил он этот орден только через двадцать лет.
Так уж получилось. Соединилась партизанская бригада с Красной Армией и влилась в регулярные части. А 15-летнего Женю отправили в Ленинград учиться. Выдали ему паек, вручили партизанскую лошадь Маруську, и так верхом отважный разведчик добирался до родных краев. Где-то в Псковской области сдал он Маруську под расписку местному председателю колхоза. Тот принял ее с уважением и радостью. В разоренном войной хозяйстве она была настоящим сокровищем.
На этом закончился боевой путь разведчика Евгения Кухаренко.
А морозным февральским днем 1966 года шагали рядом два человека. У обоих одна фамилия — Кухаренко. Один — рабочий-токарь на ленинградском заводе. Другой — школьник. Отец и сын. Евгений Николаевич Кухаренко возвращался домой сразу с двумя наградами — новеньким орденом Красной Звезды, к которому он был представлен еще двадцать лет назад, и с медалью «20 лет победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». И как 25 лет назад, на шее у него алел галстук. Но только теперь уже он стал почетным пионером. Галстук повязал ему сын Игорь по поручению районного пионерского штаба. Игорь был тогда учеником 4-го класса, как и отец его в ту далекую пору, когда он стал разведчиком партизанской бригады имени Суворова…
— ★ —
Толя Озеров — юный партизан. Вместе с отцом прошел весь боевой путь отряда. После освобождения Петродворца вернулся в родной город, помогал реставрировать библиотечные книги, укрытые от врага в подземелье.
Миша Богданов.
Во 2-й партизанской бригаде его называли капитаном, хотя было ему всего тринадцать лет.
Пять его братьев и отец ушли в партизанский отряд. Миша вскоре тоже стал связным при штабе. За его честную службу генерал одной действующей части Ленинградского фронта подарил мальчику капитанские погоны.
1 марта 1944 года, когда партизанские отряды входили в освобожденный от блокады Ленинград, на митинге у Нарвских ворот Миша приветствовал встречающих от имени своей партизанской бригады.
В. Макаров,
капитан 2-го ранга в отставке
В торпедной атаке
Мы с Василием Кузнецовым возвращались из штаба флота к себе домой — на катер.
Весь день мело, а под вечер прояснилось, и первые бледные звезды проступали на темно-синем небе. И такой же бледный месяц светился над черной громадой Кронштадтского собора.
Город занесен снегом. Сугробы, сугробы, а между ними петляют плотно утоптанные тропки.
— Вася, смотри: кто-то лежит, — задержал меня Кузнецов.
Мы подошли. У ворот дома лежал человек. Он свернулся клубочком, подтянув к животу ноги, спрятав лицо в воротник.
Я тронул его за плечо и понял, что упал он недавно. Иначе бы закоченел. Осторожно перевернули мы его на спину. Голова откинулась, открылось белое, неживое лицо. Василий навел фонарик.
— Мальчик! — одновременно вырвалось у нас.
Я взял холодную руку парнишки:
— Живой! Пульс бьется.
Василий отогнул полу шинели, отцепил фляжку, налил в крышку немного спирта, с наперсток, приподнял голову мальчугана, а я разжал губы, влил несколько капель. Мальчуган дернулся, закашлялся, открыл глаза.
Мы внесли его в дом, — двери были не заперты. Прошли на кухню, покричали — ни звука в ответ. Быстро осмотрели руки, лицо мальчугана. Не обморожен. Это хорошо. А вот уж и смотрит осмысленно.
— Ты кто? — неловко спросил Василий.
— Я Лебедев… Коля, — тихо, с расстановкой ответил мальчишка.
— Так, значит, Коля, — улыбнулся Кузнецов. — А хочешь, я тебя угощу пуншем?
Мальчик чуть заметно пожал плечами, попытался улыбнуться.
— Э, да ты, я вижу, не пивал пунша. Ну, на попробуй. — Он капнул немного спирта на кусочек колотого сахара. — Положи за щеку и соси. Это для тебя сейчас лучшее лекарство.
Кузнецов был прав. Не прошло и двадцати минут, а Лебедев Коля уже сидел и с удовольствием грыз черный армейский сухарь.
— Как же ты очутился на улице? Где твой дом?
Мальчик помолчал, потом неопределенно махнул рукой:
— Там…
— А там кто?
— Никого.
Все было ясно. Мы не спрашивали: шел февраль сорок второго года. Правда, здесь, в Кронштадте, больше военных, чем штатских. Правда, здесь умирают чаще от бомбы или снаряда, но разве хотя бы вот этот брошенный, вымерший дом не говорит о несчастье?