Поехали к ребятам дед Никита, Александра Петровна и я. Дед и говорит:
— А ну-ка, Анна, возьми с избы заслонку да железяку.
— Зачем дедушка?
— А потом лесом поедем — скажу.
Вечер тихий, морозный, предновогодний, но темный. Сани легко скользят по насту. Вдруг конь как рванется в сторону. А дед Никита так спокойно говорит:
— Анна, я ведь и хромой, и косой на правый глаз, а конь рванулся влево. Погляди-ко, не видишь ли волков. Я по коню чую, что есть.
Я глянула, так и ахнула.
— Волк… волк! — закричала я.
Александра Петровна схватила заслон и ну бить железякой. Дед Никита сказал:
— Ну вот и сдогадались, зачем заслонка понадобилась.
А конь, словно овса наелся, несся как вихрь, а я не могла оторвать глаз от двух блестящих точек… Внутри у меня все похолодело. Точки стали становиться все меньше и меньше и пропали.
Однажды Валентина Максимовна после ужина собрала старших ребят и сказала:
— На станцию Нея перевели госпиталь, подумайте, чем мы можем помочь раненым.
В следующее воскресенье ребята встали рано, в 11 часов уже были в госпитале. Идти было тяжело. Несли музыкальные инструменты, костюмы.
Тихо вошли в одну палату, в другую. Чисто, на окнах занавески, на столиках вышитые салфетки — это труд 2-го Нейского интерната. У кого на столах, а у кого на кроватях — новенькие, из кусочков сшитые кисеты. Это все для них сделали интернатские ребята. Мы, выходит, прошляпили. С песнями, танцами да стишками явились. Нужны им наши песни…
Концерт мы все-таки начали. Сначала пели робко, тихо. Кто-то из раненых сказал:
— Эх и хорошо поют, только б погромче. У меня уши забинтованы, так плоховато слышно.
Робость как рукой сняло. Запели веселую песню громко и с душой. Все раненые заулыбались.
Концерт прошел на подъеме. Когда уезжали, то прощались воины с нами сердечно, мальчишек называли сынами, а девочек дочками. Радостно и приятно стало на душе.
Сорок второй год начался для некоторых ребят большим горем. Однажды принесли почту.
Валентина Максимовна держала конверт, руки у нее дрожали.
— Что, опять?
— Да, — сказала она, — опять.
— У кого?
— У Яхонтовых Ани и Леши.
Отец Леши и Ани Яхонтовых погиб на фронте смертью храбрых, мать умерла с голоду.
Валентина Максимовна собрала ребят. Ани Яхонтовой не было.
— Что будем делать? Ребята, думайте, как помочь перенести им это горе.
Валя тихо сказала:
— А у Ани сегодня ведь день рождения. Мы все готовились. Может, скроем, не скажем?
— Нет, нельзя скрывать.
Обед в группе был торжественный. Спекли из ржаной муки пирожные. Весь отряд делал подарки: связали шарф, вышили носовые платки, Ане подарили ленту в косы, Алеше тетрадку.
Не хватило духу в этот день сказать про письмо, сказали на следующий.
К весне сорок второго года стали заболевать младшие ребята. Не хватало витаминов. На руках появились гнойнички. Врач Евгения Соломоновна Миркина ходила по избам, осматривала ребят, все качала головой и говорила: авитаминоз. Посоветовала пить настой хвои.
Валентина Максимовна приказала старшей группе выйти в лес за хвоей. Ребята принесли два мешка хвои. Детям стали давать настой из хвои. Убеждали, что через неделю все пройдет. Ребята крепились, пили. Но маленькие, как ни уговаривали, не хотели пить. Плакали, смотрели на свои ручонки, намазанные какими-то мазями, крутили головой и не пили.
Кто-то из мальчишек догадался:
— Давайте насильно.
— Валентина Андреевна, — спросили мы завуча, — насильно можно?
— Можно. Только не очень грубо… Начнем с тех, кто поздоровее.
Сняли сапожки с Левы, положили на кровать. Валентина Андреевна подошла с чайной ложкой. Зажали Леве нос. Он открыл рот и глотнул буро-зеленой жидкости. Глотнул, крикнул, снова глотнул и перестал орать, а только тихо всхлипывал.
Так напоили всех. А на следующий день, когда пришли снова, Лева, испугавшись, сказал: «Я сам…», а за ним и все остальные, как попугайчики: «Я сам… Я сам…»
Ребятишки пили эту жидкость больше десяти дней, и результаты сказались. Ручки очистились. Новых гнойничков не было, а старые подсохли. Потом ребята частушки пели «про чудесные иголочки с зеленой елочки».
Как-то пришел председатель колхоза Кудрин и сказал: