— Где же Радик запропал? — волновались ребята.
— Не случилось ли чего?
— Ну, этот ползком доползет, а свое сделает, — уверенно заявил бригадир и вскарабкался на сосну посмотреть, не скачет ли Радик. А Толя приложил ухо к земле: не слышен ли топот копыт.
— Едут, едут! — радостно закричал он вдруг.
Прислушались. Машина… Вот уже совсем близко, на опушке…
Наконец-то!.. Среди ветвей замелькал белый халат.
— Доктор, доктор, сюда! — закричали ребята. В волнении они не заметили, что доктор приехал один, без Радика.
Врач быстро привел Валю в чувство. Мальчик открыл глаза и удивленно повел ими вокруг.
— Валя, Валька, узнаешь нас? — Ребята наклонились близко-близко. Он чуть кивнул головой, застонал и вдруг тихо, чуть слышно сказал:
— Ребята, вы уж меня простите, но сегодня я работать не смогу.
И, как ни тяжело было глядеть на него, все заулыбались.
— Благополучно отделался, — сказал врач, осмотрев и ощупав Валю. — Больному нужен полный покой. Несите осторожно.
Валю подняли и несли на руках почти два километра. Только когда вышли из леса, бережно уложили в машину.
К интернату подъехали в сумерки. Валю унесли в изолятор. Скоро стало известно, что опасность уже не грозит ему.
— Теперь можно войти, но только взглянуть, — разрешил наконец врач. — Пожалуйста, тихо.
Ребята на цыпочках вошли в изолятор. К своему удивлению, они увидели не одного больного, а двух. Валя, спокойно дыша, спал, а рядом, на соседней кровати, лежал Радик. Он осунулся и был очень бледен.
— Что с ним?
— Растяжение связок на правой ноге и ушиб головы, — сказал доктор. — Ведь он какой!.. Летел сломя голову — только б скорей! Вот и расшибся… Лошадь его дорогой скинула. Подумайте только: шесть километров бежал до интерната, хромая! А мне ничего про себя не сказал…
Врач недоговорил. Проснулся Радик. Он увидел ребят и смущенно заулыбался:
— Ох, и упрямая рыжая! Хлестнул ее, а она — свечку! Я прямо в канаву.
Чудо
Володя сидел в спальне и читал книгу.
— Ваша группа дежурная, почему ты не работаешь? — заглянула в комнату воспитательница.
Володя не шевельнулся.
Трудный орешек был этот Володя. Никому не грубил, но и никого не слушал. Делал что хотел. Жил так, словно не было войны, не гибли где-то люди. И он будто не в коллективе ребят, а так, сам по себе.
Но однажды случилось вот что.
Володя, как всегда, не вышел на дежурство. Наступило время обеда. К длинным столам, накрытым газетами, подходили ребята. Дежурный воспитатель остановила первых:
— Обождите, раньше надо накормить Володю.
Оглядев ребят, она подошла к мальчику и попросила его сесть за стол. Володя покраснел, не понимая, что происходит, тупо поглядел по сторонам, прошел вперед.
— Внимание! — сказала дежурная. — Отныне Володя будет кушать раньше всех и лучше всех. Он целый день читает книги, и поэтому всем, кто чистит презренную картошку, колет дрова или, того хуже, моет низменный пол, — надо потерпеть…
Все засмеялись, пропуская вперед «виновника торжества». Тот краснел, бледнел, но к столу пошел невозмутимо и гордо: мол, на все это наплевать… На другой день повторилась та же сценка. Только еще более злая. Кто-то выкрикнул:
— Наши папы открыли свои личные счета, сколько они убили фашистов, а Володя может открыть свой — сколько он «просачковал» дней!
Володя бросил ложку, выскочил из-за стола.
На другой день он вместе со всеми вышел на двор и взял пилу. Кто-то сразу отобрал ее.
— Иди читай. Обойдемся…
Униженный, расстроенный ходил Володя за главным дежурным и просил:
— Разрешите и мне, как всем, работать. Разрешите, вот увидите — все будет по-другому.
И верно. Не прошло и недели, как Володя стал бригадиром лесорубов, а еще через неделю его бригада завела свой трудовой счет. «Наш отчет ленинградцам» — было написано на обложке самодельной книжечки. Такие же книжки появились и в других бригадах. Ребят словно подменили. Самые ленивые искали себе работу. Дежурить шли добровольно. Если слышали голос повара тети Вали: «Надо наколоть дрова, начистить картошки», со всех ног бежали, чтобы первыми схватить пилу или кухонный нож.
Работы в интернате было много. Всегда не хватало рабочих рук, а тут стало не хватать работы.
«Папа! — писал Алеша Замарзаев домой. — Теперь у меня есть боевой счет. Я бью фашистов работой…»
Избалованная, красивая Лора, которая в первые дни с трудом, под нажимом взрослых, брала в руки половую тряпку, да и то двумя пальцами, словно лягушку, сейчас, забыв, что тряпка мокрая и грязная, хватала ее всей пятерней и… — откуда только взялись сноровка и ловкость — быстро мыла полы, «вылизывала» каждый угол в интернате, первая уходила в колхоз на любую работу и очень скоро была допущена на трактор. Колхозники ее называли «наша ленинградка».