Твой сын Жоржик».
«22 октября.
…я хочу послать тебе небольшую посылку. Бабушка свяжет тебе теплые носки, а я пошлю папиросы, табак, конверты и бумагу, к сожалению, больше я не могу ничего тебе послать».
«25 октября.
…Сейчас у нас все спокойно. Лишь 19 и 27 сентября был налет на наш район. Немцы сбросили бомбы на проспект Нахимсона, Дмитревский и Стремянную».
«27 октября.
Сегодня у нас настоящая зима. За ночь выпало очень много снегу. Небо хмурое, поэтому не только немецких самолетов, но и самого черта ждать нечего. Во время дежурства на чердаке я раздобыл там печурку-буржуйку. На днях мы получили полкубометра дров. На первое время этого хватит, а дальше видно будет… Я работаю на зажигательных бомбах, но последние дни отдыхал. Ну, пока, до свиданья. Передай твоим товарищам по палате ленинградский привет».
«5 ноября.
Здравствуй, папа. Вот уже сколько времени я не получаю от тебя писем. Не знаю, чем это объяснить, каждый день смотрю в ящик, и все пусто. Вчера снова был налет. На нас сбросили, во двор и на чердак, восемь зажигательных бомб, а вместо девятой — бочонок с мазутом. Однако бочонок не загорелся, а бомбы потушили. Всего вчера было пять тревог. Две днем и три вечером. Ну ладно. Пока, до свиданья.
Твой сын Жоржик».
«8 ноября.
Здравствуй, папа! Мы получили твои письма, в которых ты сообщаешь, что операция твоя прошла успешно и ты чувствуешь себя хорошо. Ты пишешь, что похудел и поседел, за нас можешь быть спокоен и не худеть и не седеть. Ешь побольше, пока есть возможность, и жди, пока немцев отгонят от Ленинграда.
…Бабушка все время молится, но ничего, кроме фугасных, осколочных и зажигательных бомб и в равной мере фугасных и осколочных снарядов, не вымаливает».
«9 ноября.
…Вчера днем, в половине пятого, какой-то немецкий самолет пролетел в центр города и сбросил фугасные бомбы на наш район. Взрывами разрушено рядом с нами несколько домов… Во время бомбежки я был в нижнем этаже лестничной клетки, воздушной волной меня отбросило к стенке, но ничего. Все мы вместе с домом целы».
«13 ноября.
…У нас сейчас довольно плохо с продуктами, вот норма: 150 граммов хлеба в день, 400 граммов мяса в месяц, 600 граммов крупы в месяц, 300 граммов рыбы в месяц, 300 граммов растительного масла в месяц, 600 граммов конфет и 200 граммов сахара в месяц. Но за последние дни все магазины, кроме булочных, пустые, за вторую декаду мы еще ничего не достали. Если нам не удастся прорвать немецкое кольцо вокруг Ленинграда, то дело будет неважно…»
«8 января 1942 года.
Здравствуй, папа! Прошу тебя писать как можно чаще. Я надеюсь, что через одну-две недели наше положение осажденного города выяснится и в феврале или марте мы увидимся с тобой. Надеюсь также, что седьмого апреля мы будем вместе…»
Седьмого апреля — Юрин день рождения.
…Евгений Петрович Рождественский опоздал на несколько дней. Едва оправившись от ранений, с трудом передвигаясь на костылях, он буквально чудом пробрался в Ленинград. Но Юры уже не было… Он ушел из дому и не вернулся.
«Пропал без вести» — так помечено в списках, где Юра лишь один из 641 803 погибших во время героической девятисотдневной обороны.
И последнее. В одном из Юриных писем есть сказка. Называется она «Конец Гориллиуса». Вот ее история.
Первой военной осенью в Ленинграде появилась маленькая книжка в желтой обложке, фантастическая повесть Давида Дара «Господин Гориллиус». Это была книжка о фашизме, и кончалась она мрачно: гориллоподобные в коричневых мундирах превратили в пустыню Западную Европу…
Юра прочел повесть и зимой 1941 года написал ее продолжение. Он писал свою сказку в комнате, где не было ни крошки хлеба, где во время артобстрела вышибло стекла, где застывали вода и чернила…
Конец Гориллиуса
Территория Джунглей расширилась. Но гориллы и гориллоподобные рвались все дальше и дальше. У них было одно стремление — убивать, грабить, уничтожать и наедаться.
В один жаркий июньский день Малютка Ганс сказал Гориллиусу: «Учитель, посмотри на восток! Там живут люди!»
— Слушай, жалкая ящерица, собери всех горилл. Прикажи им вооружиться, я буду говорить…