Пришлось переночевать у незнакомых людей около Финляндского вокзала. Ранним утром спускаемся по лестнице на улицу. Я — впереди, осторожно нащупываю ногой ступеньки, чтобы идущие сзади мама и соседка, наша попутчица Е. Курзина, не упали в темноте. Наконец, перила кончились, кончились и ступеньки, значит, впереди выход. Делаю свободный шаг, спотыкаюсь, падаю и не могу подняться. Мама скорее открыла дверь и в раннем, утреннем еще, сумрачном свете увидела вход в подвал, табличку с надписью «морг», под нею большие санки, полные скрюченных человеческих тел, и меня, лежащую поверх этих саней. Мне помогли подняться. Мы, все трое, не произнесли тогда ни одного слова, ни одного звука.
Каждый из нас запомнил этот случай навсегда, но впервые вслух о нем мы заговорили только после войны.
Второй день мы просидели на вокзале до полудня. Поездов не будет. Возвращаться назад? Нет! Меня так и тянуло домой. Хотя я знала, что и там война и блокада, но с домом были связаны такие мирные, такие беззаботные воспоминания. Все так напоминало о счастливой жизни! И я решилась. Вышла на середину зала и предложила:
— Товарищи, кто хочет, пойдемте с нами пешком на Лисий Нос!
Этот мой порыв был неожиданным и для мамы, и для меня самой.
Нашлись смельчаки, собралось человек двадцать, и мы тронулись в путь.
Очень скоро люди стали отставать. До Ольгина, где мы сделали остановку «на обед», дошли лишь несколько человек.
Обед! Когда из рюкзака мы достали хлеб, его не разрубить было бы и топором. Это был серый комочек, больше похожий на камень. Мама погрела его под мышкой. Мы съели по кусочку да по два орешка и квадратик шоколадки. Кажется мне сейчас, что мама сделала вид, что берет шоколад.
Надо идти. Холодно, устали, но сидеть нельзя — впереди дорога. Мы идем одни. Мороз, ветер. Ноги едва передвигаются. Временами так хочется плакать, что слезы сами текут. Чтобы не расстраивать маму, делаю вид, что поправляю валенок. Слезы капают на снег. Долго стоять нельзя, скорее вытираю глаза и догоняю маму. Она понимает мое состояние. Через несколько шагов чувствую, как она сует мне в рот шоколадку.
Надвигается вечер. Идем в темноте. Впереди Лисий Ное. У столба сидит человек. Может быть, из тех, кто вышел с нами. Он идти не может, а мы не в силах тащить его. Просит постучать в дом на первой улице. Мы сообщаем о нем родным. Что стало с ним, где тот человек, дожил ли до счастливого дня?
В Лисьем Носу у нас жена дяди с детьми. Дома ли? Оказались дома. Но в каком виде! Младший мой брат Лева, трехлетний малыш, весь распух, глаза — как щелочки. Старший едва держится, зеленый, прозрачный. Тетя не лучше. Нас встречают приветливо, угощают кипятком, дурандой. Утром, уходя, мы отдали им пять орешков и три кусочка шоколадки — все, что оставалось. Последний раз видела я своих братьев. Они не пережили блокады.
Только на третий день мы ступили на лед залива. На пропускном пункте солдат долго с удивлением смотрел вслед нам, решившимся на этот длинный путь. Почти не помню, как дошли до Кронштадта. На дороге встретился какой-то человек. Очень приветливо и душевно посоветовал нам отдохнуть и поесть в столовой, где кормят по ленинградским карточкам, объяснил, как дойти туда. Я подумала, какие хорошие люди у нас. Незнакомые друг другу, а как родные.
В столовой нас встретили дружески. Подсказали, что мою крупяную карточку лучше проесть. В Ораниенбауме будут другие. Моей карточки хватило на два обеда. Было ли первое — не помню. Меня поразило количество полукрутой каши на второе. Целая мелкая тарелка горкой. Я сказала:
— Сколько супа получилось бы из этой каши!
И тут впервые и, наверное, в последний раз я видела у мамы на глазах слезы, так ее тронула наивность голодной девочки.
Отдохнули. Два часа. Надо успеть дойти еще двенадцать километров. Этот путь был самый трудный. Казалось, ему нет конца. Зимой сумерки начинаются рано. Ледяную дорогу едва определяют снежные сугробы по краям. Мороз 32 градуса, ветер, кругом ледяные поля, кое-где застывшие, занесенные снегом машины. Где-то в стороне разрывы снарядов… И три одинокие фигурки на снегу!
Стала едва заметна темная полоса впереди — берег, лес. Но как же долго мы до него добирались!
В Малую Ижору пришли, когда уже стемнело. В деревне Бронка, в школе на горе, как родных встретила нас учительница Полина Алексеевна Майер, оставила меня у себя. Идти я не могла, так распухли ноги. Только через неделю я была в силах дойти еще семь километров до Ораниенбаума.
Морковка у Максимовой дачи