…166-я школа. Учительница З. А. Орлова организовала пошивочную мастерскую. Каждый день учителя вместе с несколькими, не совсем еще ослабевшими, ученицами приходили в мастерскую. Шили и вязали теплые вещи для бойцов Красной Армии. В карманы ватников, в перчатки, в комплекты белья они вкладывали письма: «Дорогой боец, прими наш скромный подарок, это тебе от ленинградцев!» Или: «Милый воин, это тебе связала варежки ученица 6-го класса Зина, носи их и как можно больше уничтожь фашистов…»
Такие мастерские появились почти во всех районах города.
(Из доклада заслуженного учителя РСФСР М. И. Морозова.)
…В 274-й школе Ленинского района ребята собрали папиросы, мыло, спички, носовые платки, теплые носки, карандаши, блокноты. Все это они упаковали в посылки и отправили на фронт.
В посылки ребята вложили письма.
В 56-й школе Приморского района ученицы 7-го класса Инна Боголюбова, Катя Сельван, Люся Казачинская и другие вяжут для бойцов теплые перчатки.
В школе организована бригада, которая чинит белье в госпиталях. Хорошо работают в этой бригаде Валя Ягунова, Владелина Бренер и Кушанина.
(«Смена» № 285, 3 декабря 1941 г.)
Вольт Николаевич Суслов
На Васильевском острове
Весной 1941 года мы еще были школьниками и представляли себе войну такой, какой видели в кино — у нас на Васильевском острове, в кинотеатре «Форум». А в сентябре 1943-го — январе 1944 годов мы уже надели шинели и приняли воинскую присягу. Стал солдатом мой сосед и товарищ детских игр Вовка Якунин, стал им и Вовка Богомолов, с которым семь лет проучились мы в одной школе, а потом семь лет служили в одной роте.
Спустя два десятилетия мне захотелось написать о тех незабываемых днях. И необязательно именно о нас, — просто о всех мальчишках и девчонках, что жили в блокаду на Васильевском острове. В 1970 году эта книжка — «Красные облака» — увидела свет. И, казалось бы, — всё, книга готова, читатели ее читают… Да не тут-то было! Не расстаться мне с нею. Никак. После выхода книги минуло еще три года, а я все пишу и пишу ее. При встречах с друзьями вспоминаются все новые и новые (тридцатилетней давности!) эпизоды, кто-то напоминает: «А вот это-то ты забыл!..» И рождаются новые рассказы.
Два из них и публикуются в этом сборнике.
Пуговица
Пушки мы различали по голосам: когда наши стреляют, когда немцы. У наших голоса были побасистее, особенно если корабли били. Самый большой бас был у «Марата». В линкор «Марат» фашисты попали бомбой. Он стоял в Кронштадте, наполовину затопленный, но все равно стрелял. Словно раненый солдат: бежать ему в атаку уже трудно, опустился он на одно колено и бьет по врагу, своих поддерживает.
Еще различали по свисту снарядов. Если наши били — свист был коротенький, сразу затихал. А если фашисты обстреливали город, то сначала слышалось «ух!», а потом «з-з-з-с-с-с» — свист все громче, к нам ведь летит.
Определяли почти безошибочно.
Но в ту первую весну после блокадной зимы мы с Вовкой запутались. Стоим на улице, слышим:
Уух! — и тихо.
Потом минуты через три опять:
У-уух! — как-то по-другому.
А свиста совсем не слышно. Странно как-то ухает.
— Наши, — говорю я.
— Не, — мотает головой Вовка. — Непохоже.
В это время опять далеко где-то:
У-уух! — снова без свиста.
Дядя Никифор вышел. Посмотрел на нас и тоже стал прислушиваться: голову левым ухом вверх нацелил — оно у него слышит лучше.
У-гуу-г-ух!
— Верно немцы, дядя Никифор? — спрашивает Вовка.
— Наши, — твержу я.
— Гроза, — говорит дядя Никифор. — Гроза это.
Как гроза? Откуда? Та самая, что «люблю грозу в начале мая»? «Когда весенний первый гром»? Вовка, наверное, тоже это стихотворение вспомнил. Вместе ведь в школе учили.
— Значит, и вправду наши, — говорит. — Наша гроза идет. — И тут же выдумал. — Шарах молниями по фашистским танкам!
И, словно поддерживая Вовкино «шарах», где-то вдалеке опять прогудело: Уух!
Гроза — это здо́рово! Совсем как до войны. Мирный грохот. Мама почему-то всегда боялась грозы, меня домой скорее загоняла. А что в ней страшного? Она хорошая — гроза. Вымоет все вокруг, трава после нее чистенькая, сосны пахнут, словно весной. И еще радуга бывает…
— А я ведь вас, огольцы, ищу, — сказал вдруг дядя Никифор. — Пошли-ка к участковому.